Шрифт:
_________
Лунный Ноктюрн
_________
Луна, прикрываясь сатиновой шалью седых облаков, неспешно скользила по небу – куртизанкой ленивых ноктюрнов, лакая кальвадосы свеч над усталой, сопящей землёй. В распахнутых окнах мансарды дремали высокие клёны – их платья приливами ветра тишайше шумели, иногда задевая оборками листьев крыши ближайших домов. На подоконнике чёрная кошка играла, как будто катая Луну, словно маленький мутный клубок. А та усмехалась, полная сидром куртуазной томливости, лорнируя из-под длинных ресниц сквозь линзы гепардовых снов. Заблудшая леди холодных ночей прокуренных розмариновым дымом вела себя вдаль мимо закрытых дверей, тяжёлых портьер, пустующих улиц, на восток, где в приютах Аида, она растила свой сад амарантовых слёз. Но не спешила сегодня. Тайком проникала по свету серебряных нитей в открытые окна мансарды и, словно сама была кошкой, пушилась на мягкой постели под стоны пьянящих ревю'. Куталась в шёлк под крылом пламенеющей страсти.
В соцветии боли, играя в четыре руки роялями тел на Луне солевые ноктюрны, они были близки как никогда, и ни с кем – похожие на человека и кошку. В другую такую ночь, возможно, они бы даже не встретились. Брели бы каждый под своей Луной, роняли кисти, запивали тени. Ведь именно такая жизнь и являлась их настоящим – переменчивая и непостоянная, словно будни ночного светила, столь же одинокого, как и они. И эта жизнь не казалась проклятием, или счастьем. Да и вряд ли кто-то особо задумывался. Просто сегодня они были вместе. Испарялись на клавишах рондо [186] . Рвали струны – одну за другой.
186
Музыкальная форма, основанная на многократном повторении главной темы, чередующейся с побочными. Здесь (и образы далее) – аллегория многократно повторяющегося сладострастного сексуального акта.
А Луна, пользуясь каждой секундой, пока её нить, уплывая за сцену, не порвалась о рамку окна, ласкалась меж линий пленительной плоти, довольно урча, наливаясь тональностью муз, купаясь на кончиках вздохов и метафоричных шептаний, касаясь желаний, вонзаясь в кипящую кровь. Резкий взмах коготка – и она недовольно спорхнула, смешавшись за рассветным углом. И, в затишье демонической тантры, двое – похожие на человека и кошку – затушили свой лунный ноктюрн.
_________
Art thou pale for weariness Of climbing heaven and gazing on the earth, Wandering companionless Among the stars that have a different birth, And ever changing, like a joyless eye That finds no object worth its constancy? Art thou cold for rigidness Beyond the satin clouds covering nightly way, Mystifying decadence To me, who’s lying fey under the sway As following thy image from the west, Unveiling shapes of amaranth intimacy? Come here… My blurring clew of catly courtesy… My cider-full… by thread of silver chord Through open glass sneak in Dressed in conspiracy And purr under the wing of ardent sword to take away the cold And chalky weariness… Companionless among the crossing fades, My lusting demoness Of spades and lonesome Hades, Art thou alike me – ever dying shine, That finds no subject worth its constancy? [187]187
Бледна ли от томления?
Цепляешься за вороты небес,
Теряешься в мгновении
Рождающихся звёзд – тоскливых грез –
Всегда меняешься, как око, что грустит,
Не обретя объекта вожделения...
Бледна ли от бесчувствия?
Укрывшаяся атласом ночей,
Загадочно беспутная,
Раскачиваешь месяца постель,
А я смотрю... сорвать желаю шаль!
И наготы твоей испить затмение…
Спустись ко мне…
Клубком кошачьей нежности
Скатись… по серебру звенящих струн
В открытое окно скользни,
Мурчащая…
Пригрею… украду своим крылом
меловое томленье
И бесчувствие…
Одна – среди бесцветных городов –
Рисуешь страсти,
Дочь пиковых снов,
Ты ли, как я – горящая душа,
Не знавшая тепла прикосновения?
(Английский оригинал стихотворения – доработанный автором вариант наброска английского поэта Перси Биши Шелли, которым была написана только первая строфа (цитированная без изменений). В данной сцене Гэбриел мысленно слагает эти строки, вдохновлённый очарованием Луны и обжигающих душу «кошачьих» оргазмов.)
- Скажи мне, - её кошачьи глаза светились безумием (и французские мягкие «р» трепетали на языке) [188]– Скажи, что не любишь меня.
- Не хочу…
- Скажи, что любишь…
- Не могу.
- Я тоже…
Мечтательно улыбнувшись, она перевернулась на спину и потянулась, сбрасывая простыню, сжимая локтями налитые луны груди, ещё дышащие терпким миндальным соблазном. [189]
188
В этой сцене Мэлис (если читатель ещё не понял, о какой «кошке» шла речь) все свои фразы говорит на родном – французском языке. Гэбриел же отвечает на привычном британском наречии. Две индивидуальности, два разных мира, но близких, понимающих друг друга как будто без слов.
189
Амаретто – горько-сладкий миндальный ликёр. Таким вкусом и запахом Инкубу запомнилась Мэлис. Неслучайно, ведь именно подобные пряно-конфетные ароматы она выбирает в качестве любимых духов.
- Тогда не будем ничего говорить. Никогда.
- Да.
И вновь он под капли рассвета молчал о поэзии Шелли, Луне, покидающей небо, и кошке, мелькнувшей хвостом за оконной чертой.
Companionless among the crossing fades
My lusting demoness
Of spades and lonesome Hades
Art thou alike me – ever dying shine
That finds no subject worth its constancy? [190]
IX Dies
190
Младший партнёр среди пересечений исчезает
Мой прихоти демоница
Дамы и одинокие Адские
Ты так меня - никогда не умирает блеск
Это не находит предмет стоит его постоянство?
Застывши на месте, в кресле, словно гаснущий уголь каминов вечерних балов, Председатель Совета Видящих Санкт-Петербурга, Коби Криштуфек Кёль, шарнирным движеньем руки, как по инерции подносившей к его чёрным усам крепкий вяжущий сознание биттер, макал в него солнце, обманчиво растушёванное наспех на шлейфах лазурных небес. С тех пор, как ушла Иоланда, он так и сидел, помутневший Тристан, отчаявшийся вновь слышать голос далёкой Изольды.
Нет, Председатель не верил в сказки, и легенды называл вымыслом «романтических дураков»… но лишь только остался один – осознал, как сводит с ума тишина этого странного города. Множество диких историй, рассказанных туманными аллеями, извилистыми каналами, призрачными мостами и тайными, дьявольскими ротондами всплыли в его голове, вырвавшись из-под пресса подводных камней, шлифовавшихся и укладывавшихся на дно колодца мыслей годами. И он, Видящий, привыкший знать о причине всех страхов и толков людей, с отчаяньем обнаружил, что не может объяснить и половины происходящего в Городе, казавшемся таким же, ничем не отличавшимся от многих других городов.
Фиалки на окнах поникли и потемнели. Теперь они больше походили на маленькие угольки, в которые превратились беззвучные слёзы Председателя. Недоверчиво глядя на чистый, безмятежный рассвет, он верил – то коварный серый кардинал, надзиратель судеб, бесстрастный палач готовит орудия пыток, за фасадом покоя скрывая зловещую тень. Для него даже Видящие – марионетки. Необходимые как фигуры в чёрно-белой игре – разных рангов, умений – где каждой наступит черёд исчезать на жертвенном алтаре. Не раньше, не позже, но точно в момент, когда чья-либо смерть послужит больше, чем её исключение. Так, с одним точным, расчетливым ходом происходит начало чумы, утягивающей за собой всё новые и новые жертвы. Чумы, исток которой уже невозможно определить.
В тот день, две ночи назад, Коби Кёль был столь возмущён представлением выскочки Наблюдателя, что не заметил, как потерял единственное сокровище, ради которого жил. И, несмотря на то, что в глубине души он знал – она не испытывала любви – ему было достаточно видеть в ней друга, который способен поддержать разговор; или же просто смотреть, восхищаясь красотой и тонким станом страстной креолки, одним только взглядом, суровым иль хитро-игривым, способной затмить, иронично, любую Кармен.
Председатель боялся, что огонь, агония чувств, переполнявшая Иоланду, когда-нибудь приведёт её к гибели, и часто упрекал её в том, что она «излишне человек»… но, жеманно надевая рассеянную, полную детской непосредственности и азарта, улыбку, Коломбина отвечала напевно: