Когда Мид высказывается по поводу аргументов Грина и Гатри в пользу авторства Петра, то он говорит, что «их защита зиждется на чистом и более объективном анализе использования псевдонима» [438] . Независимо от того, насколько справедлив анализ этой позиции, остается вопрос, ответ на который все еще не найден: «Этично ли с христианской точки зрения писать послание под другим именем?» Разумеется, использовались секретари, и, возможно, они могли серьезно исправить первоначальный текст. Но ведь их работа удостоверялась автором и рассылалась с его разрешения. Вопрос следует поставить острее и более четко: «Есть ли что–либо нехристианское в написании послания от чьего–либо имени без одобрения автора, именем которого оно подписывается?»

Христиане высоко ценят истину, и трудно вообразить себе, что ранние христиане могли бы опустить такой критерий в своих писаниях. При обнаружении подделок (например, Евангелия от Петра) христиане отказывались пользоваться ими. Если обнаруживалась подделка апостольского материала (даже из благих намерений), то следовало немедленное наказание: потеря положения, отстранение от официальной должности в церкви [439] . Поэтому те, кто стремился защитить псевдографическое 2 Пет, чтобы сохранить его в каноне, должны были доказать, что произведение под псевдонимом было признанным и принятым литературным жанром и что такая работа не была благонамеренной подделкой. Эллиот, например, пишет, что «это был общепринятый литературный жанр того времени, которым пользовались и иудеи, и христиане, чтобы прочно связать современную синагогу и церковь с личностями, к которым такая традиция, по их твердому и ревностному убеждению, восходит» [440] . Но такое утверждение не позволяет увидеть одну важную вещь.

Разумеется, в еврейских кругах было принято писать работы от имени давно ушедшего героя веры. Нужно вспомнить в этой связи Моисея и Еноха. Феномен ложной атрибуции в широком смысле также касается и Адама, Евы, Авраама, Иакова, Илии, Давида, Соломона, Исайи, Даниила и многих других [441] . Однако, само собой разумеется, даже самый придирчивый читатель не станет обсуждать вопрос об авторстве таких работ, которые, по–видимому, со временем все умножались количественно, по мере того как благочестивые потомки добавляли свое собственное представление о том, что могли сказать эти герои по тому или иному поводу.

Утверждение же о том, что дозволяется писать от имени недавно умершего или даже живого героя веры, будь он иудеем или христианином, это совсем другое. Хотя часто утверждают, что это общепринятая практика, никто еще не доказал этого, и параллели между двумя разными категориями использования псевдонима довольно слабые. В одном варианте писания могут быть анонимными, кроме случаев давно ушедшего из жизни автора, и их нельзя рассматривать как аутентичные. Но в другом случае есть возможность (если не вероятность) по–настоящему запутаться. Нельзя сказать, что не предпринимались попытки писать от имени христианских руководителей, ибо свидетельства говорят об обратном. Помимо крупных собраний апокрифических новозаветных книг [442] следует указать и на то, что в начале своего служения Павел столкнулся с проблемой писем, которых он не писал, но которые распространялись под его именем (2 Фес. 2:2). Разумеется, они были кем–то написаны. Вопрос, однако, в том, было ли принято писать в такой форме. Несмотря на твердую убежденность в этом многих исследователей, по существу это ничем не доказано. Хотя есть ясные свидетельства, что авторы таких работ были серьезно наказаны [443] . Каждая такая работа несет печать злоупотребления добрым именем и, с современных позиций, должна рассматриваться как подделка.

Единственное исключение из этого литературного жанра называется «завещанием», или «заветом». Завет писался от имени того, кто недавно ушел из жизни, и в нем кратко излагалась суть его учения. Завет бы личным посланием ученикам и включал в себя предсказание будущих событий. В последнее время самым убежденным сторонником гипотезы завета по отношению ко Второму посланию Петра является Ричард Бокхэм. Он серьезно исследовал этот жанр, выявил характерные для него стилистические особенности и на этом основании пришел к выводу, что 2 Пет. — одновременно и послание, и завет. Поскольку это произведение написано в такой хорошо известной форме, то «авторство Петра было явной фикцией» [444] (курсив Бокхэма) и читатели должны были понимать это. Если такое предположение верно, то Бокхэму удалось показать, что Второе послание написано не Петром и что в этом тем не менее нет ничего предосудительного [445] .

Однако не все так ясно в этом отношении, как представляется Бокхэму.

Во–первых, 2 Пет. формально не отвечает всем требованиям «завета». Бокхэм и сам отмечает, например, что в завете должен непременно присутствовать элемент пророчества, но во Втором послании говорится, что лжеучителя уже реально существуют. Бокхэм объясняет это тем, что автор «может свободно нарушать законы жанра в литературных целях» [446] . Он убежден, что это послание Петра — псевдографическое произведение и что его автор мог нарушить законы жанра, чтобы подчеркнуть нечто особо важное. Но в условиях широкого распространения произведений, написанных под псевдонимом, каждый их автор должен был стремиться показать подлинность работы, а потому следует ожидать, что он, напротив, четко придерживался законов избранного им жанра.

Во–вторых, известные примеры работ, написанных в жанре завета, не доказывают принадлежность к этому жанру Второго послания Петра: они написаны либо давно ушедшими из жизни героями (и в таком случае вряд ли рассматривались как аутентичные произведения), либо современниками, и были отвергнуты церквами. Бокхэм не может привести пример завета, который был бы принят церквами в качестве такового.

В–третьих, в ранней Церкви при обсуждении вопроса о включении Второго послания Петра в канон никогда не говорилось, что это завет: рассматривали вопрос, написано оно Петром (и в таком случае послание могло быть включено в канон) или нет (в таком случае оно отвергалось). Если же это произведение было «явной подделкой», то тогда его и обсуждали бы с этих позиций; но ранние христиане не рассматривали его таким образом, и нет никаких свидетельств, что его причисляли к такому жанру. Конрад Гемпф высказывает такую мысль:

Наконец, тот факт, что произведение носит черты сходства с определенным жанром, не является доказательством его принадлежности к этому жанру. Литературный жанр «завета» перекликается с завещанием, которое в виде прощальных наставлений дают руководители в реальной жизни. Формальное сходство между Вторым посланием Петра и заветом [448] видят в общей ситуации — а что еще мог передать своим последователям апостол перед своей смертью?