— Ах, ах, — всплеснул насмешливо руками князь, — какой град сей: тот ему князь не такой, этот не эдакий. А слыхал ли ты, что Святослав вашим послам в свой час молвил на приглашение?

— Не ведаю, князь.

— Он сплюнул и сказал: «Да кто к вам таким пойдет». И не пошел. И мудро сотворил.

— Так у него чужие столы были.

— Да лучше на чужом сидеть, чем на вашем-то…

Здесь князь слукавил. Сам бы он никогда не пошел на чужой стол садиться. Если он хотел какие земли присоединить или племена покорить, то, повоевав их, тут же обращал в христианскую веру — крестил насильно.

— Читай, что там дале-то, — позволил князь послу.

— «… Притекаем к стопам твоим, — продолжал читать посол, — аки дети блудные к отнему порогу. Забудь, князь, обиды наши обоюдные. Приди на стол свой, кой ты от поганых не однажды боронил, и правь нами и суди по грамотам Ярослава, по «Правде Русской». А мы на том будем целовать тебе крест и возгласим пред всевышним велеречиво и клятвенно: «Ты наш князь!» Приди, Ярослав Всеволодич, не остави в напасти нас своей мудростью и волей».

Закончив чтение, посол стал сворачивать грамоту, чтобы передать ее князю.

— И это все? — спросил вкрадчиво Ярослав Всеволодич.

— Все.

— А почто в слезнице ни слова о грамоте Михаила? Она же есть в Новгороде?

— Есть. В Софии сохраняется.

— Ага-а, — повысил голос князь. — Ее к Ярославовым присовокупили. И мнят, что я на ней крест целовать стану? Так?

— То мне неведомо, князь, — признался посол.

— А коли неведомо, на кой ляд явился ко мне? — вспылил князь. — Мне-то ведомо, что по той грамоте я нищ буду. Ишь раздобрились: «правь и суди», мол. А кого судить? Все ведь прощены по грамоте-то Михайловой. Беглые, разбойники. Все!

— Но, князь…

— Цыц! — стукнул ладонью о стол Ярослав. — Я не все еще молвил. Вот мой сказ: ежели хотят меня князем иметь, то пусть отринут грамоту, Михаилом данную. Тогда и от немцев боронить стану и о жите заботу иметь. Если же грамоту не отринут — не пойду. Все. Аминь!

— Так дозволь мне тогда течца послать в Новгород, князь. Я ведь сам сие решить не могу.

— А это уж твоя печаль. Хошь шли, а хошь сам скачи.

Послы ушли несолоно хлебавши и грамоту унесли. Князь, осерчав, не взял ее.

— Что же будет? — сказал Федор, не то спрашивая, не то огорчаясь.

— А что будет? — переспросил князь и хотел уже ответить, но вспомнил — и детям же надо думать давать. Обернулся к младшему сыну. — Ну как думаешь, Ярославич: что будет?

— Отринут они грамоту.

— Ну а пошто ж так считаешь? — не отставал Ярослав.

— А пото, что им край пришел. Некуда деваться. Михаил ушел, Ростислава сами выгнали. Прямой путь к нам.

— К нам, сыне, к нам, — подтвердил Ярослав, отходя к окну. — Ну а ты помнишь грамоту-те великого князя. Что он там о столе сказывал?

— Что «стол Новгородский ныне вельми тяжек». И еще: «коли вымрет сей град, грех на нашем гнезде будет».

— Вот, вот. Великому князю легко писать так-то, а как нам быть?

— Ехать надо. Садиться на стол, — посоветовал Александр. — Немцы или литва проведают, могут присовокупить земли те.

— Да уж они, чай, не дураки, давно проведали. Да не набегают, ибо корысти не видят, в крае-то разорение да голод. Эх, тяжко и нам придется, да делать нечего, чай, свои там, христиане. Грех в беде бросать.

Князь перекрестился, глядя на него, перекрестился и Федор, лишь Александр воздержался, сочтя обращение это к богу неискренним. Слишком хорошо он знал отца, чтобы поверить его вздохам о единоверцах.

— Вот так-то, головушки мои золотые, — вздохнул князь. — Будем течца ждать посольского, что он привезет. А то гадаем тут — отринут или не отринут? А бог-то услышит, да и вмешается, да так сотворит, что и не удумаешь.

— Там вече решать будет, не бог, — заметил Александр.

— А чем вече надежнее? Вече тож, аки налим, высклизнуть может.

— Нет, батюшка, слизь-то на налиме этом ныне повысохла, — возразил Александр. — Бери, аки полено, и клади в короб.

— Ха-ха-ха, — раскатисто захохотал Ярослав, довольный ответом младшего. — Ну ублажил… «Аки полено». Ха-ха-ха. И ведь точно, в самое око. Ну, Ярославич, ну, головушка золотая.

Князь не удержался и, подойдя, ласково потрепал княжича по голове. Это был высший знак нежности у старого воина.