«Толя, Толя… Что ж ты не приехал вовремя, не обсудил все, как полагается? Неужто не нашли бы сообща выход из положения… А теперь-то время упущено. Жаль, достойный был человек, способный…»

Чрезвычайное совещание, собственно, как раз и созывалось, чтобы разобраться в идиотской ситуации на севере ветки и положить конец разброду в стройных красных рядах. Но пока представители Сталинской по каким-то неведомым причинам на заседание опаздывали (для их же блага причины для такого поведения должны быть более чем убедительные). Вот и приходилось генсеку скучать, выслушивая оправдания проворовавшихся идиотов…

Геннадий Андреевич вздохнул. Негромко, но докладчик тут же осекся и уставился на вождя, быстро хлопая заплывшими от обжорства свинячьими глазками.

— Извините, товарищ Москвин, вы что-то сказали?

Москвин и впрямь хотел сказать одно слово — короткое, но понятное всем, в том числе охране. «Берилаг!» — и неудачливого агрария тут же взяли бы под белы рученьки, да вывели в известном северо-восточном направлении. Распоряжениям предводителя подземной революции не требовалась поддержка ни закона, ни следствия, ни приговора суда, ни обвинительного заключения, ни иных пережитков прежней бюрократической системы. Слово Москвина вступало в силу немедленно и обжалованию не подлежало. Однако на этот раз слово произнесено не было — Геннадия Андреевича бесцеремонно перебил грохот, произведенный распахнувшейся дверью.

Так сюда никто и никогда не входил. Осторожный, деликатный стук секретаря Вари, быстрый и четкий доклад о визитере и его деле, затем дверь так же деликатно и совершенно бесшумно закрывалась: либо перед лицом нежданного гостя, либо за спиной своевременного и нужного товарища, в зависимости от ответа хозяина — таков был заведенный давным-давно порядок.

Молодого лейтенанта, внезапно и без приглашения возникшего на пороге кабинета, Москвин не знал, а значит, и не ждал. Двое дюжих красноармейцев из охраны, ворвавшиеся вслед за нарушителем, пытались этот порядок восстановить и скрутить дерзкого военного, однако ловкий лейтенант умело отбивался от сильных, но гораздо менее проворных стражей.

— Товарищ Москвин! — младший офицер тяжело дышал, но запыхался он явно не от этой короткой потасовки, никак не желающей переходить в полноценную драку — Государственная измена!

Охранники выдавливали его из кабинета к дверному проему. Лейтенант отчаянно отбивался, однако совладать сразу с двумя бойцами не мог и потому отступал шаг за шагом. В кабинете кроме Москвина находились еще восемь человек, но все они, трусливо вжав головы в плечи, пригнулись к столу.

— Выслушайте меня! На Сталинской восстание, вот-вот случится переворот! — незваный гость уклонился от подсечки, проведенной одним из нападавших, и в последний момент ушел от удара в челюсть. Сам он только защищался, не пытаясь ответить противникам. — Предательство…

На выручку охране неожиданно пришел (кто бы мог подумать?) блеявший несколько минут назад опальный аграрий. С грацией раскормленной свиноматки он заехал своей маленькой, пухлой рулькой под колено лейтенанту. Тот, не ожидавший коварного нападения со спины, рухнул наземь, и в ту же секунду оказался погребенным под целой грудой тел — на помощь караульным наконец пришла не особо расторопная подмога со станции.

Начальнику охраны предстоял очень неприятный разговор со своим высокопоставленным шефом, но пока генсек с искренним интересом разглядывал, как разъяренные бойцы пинают скрючившегося на земле нарушителя. Били его молча, сосредоточенно, со знанием дела.

Геннадий Андреевич настолько увлекся созерцанием притягательно-жестокого действа, что когда прямо перед ним возникла девушка, вся укутанная в черные одежды, он испуганно вскрикнул, каким-то чудом сдержавшись от позорных визгливых интонаций, и так резко откинулся в кресле, что едва не вылетел из него.

— Твою мать! — выдохнул Москвин, жадно хватая губами воздух. — Ты кто?!

— Товарищ Москвин, я Лыкова, дочь Анатолия Тимофеевича! — девушка грациозно обогнула письменный стол и припала лицом к его руке. — Геннадий Андреевич! Ради отца, вашего верного товарища, умоляю — спасите! — она горячо, почти страстно (или ему показалось?) шептала. — За мной гонятся! Наемники! С Ганзы!

— Прекратить! — генсек взял себя в руки, в голосе его привычно зазвенел металл. — Всем прекратить!

Команда предназначалась разбушевавшейся охране, дочери же Лыкова досталась успокаивающая улыбка:

— Ирина, кажется? Я ничего не путаю?

Девушка, польщенная тем, что сам Генеральный секретарь Партии помнит ее имя, зарделась.

— Вы узнали меня? Слава Богу! — перед коммунистическим лидером совсем не стоило кидаться религиозными фразочками, но растерянный Москвин оговорки даже не заметил.

— Узнал? Вряд ли. С нашей последней встречи ты сильно возмужала, — Геннадий Андреевич легко и беззаботно рассмеялся, поняв, что сморозил откровенную глупость. — Нет, ты встань, не пристало комсомолке в ногах валяться! — он помог Лыковой подняться с колен и усадил на пустовавшее до того момента место ее отца.

— Успокойся. Воды Ирине Анатольевне, кто-нибудь, быстро!

Пока Москвин хлопотал вокруг девицы, охранники толкались рядом с потерявшим сознание, избитым до полусмерти лейтенантом и безмолвно ждали дальнейших указаний. Впрочем, громкий стон, вырвавшийся из груди покалеченного военного, привлек внимание генсека.