— Подождите, Наум Абрамович. Давайте сначала покончим с делом.

— А, пожалуйста, охотно! Вы правы! Давайте!

— Прежде всего об условиях. Каково ваше участие, каково моё. других…

Тут Наум Абрамович снова серьёзнеет, а Крук становится не то сонным. не то равнодушным. Снова борьба набирает интенсивность. Перед разговором Наум Абрамович имел в виду выделить Круку за его сто тысяч лишь десять процентов от своей части. Но после ноющей пустоты, после наслаждения от горячей купели у него на десять процентов просто не хватает духу. Но и двадцать обижают Крука. Как. Финкель будет иметь восемьдесят, а он всего лишь двадцать? Да кто же финансирует дело? Где ж это слыхано, чтоб капитал получал такой мизерный процент?

— Однако, Прокоп Панасович. я сам тут капиталист, я сам уже вложил в это дело более ста тысяч франков. Я три года занимаюсь делом. Да и инициатива моя. Ну, чтоб долго не задерживаться на этом пункте, двадцать пять. Пусть будет не по-моему и не по-вашему. Конец!

Крук долго и молча думает, помешивая ложечкой в чашке.

— А зачем именно сто тысяч?

— На расходы. Прокоп Панасович. Например, я уже целую неделю держу в одном пансионе две комнаты. В них никто не живёт, а я должен платить.

— Зачем?

— А затем, что Гунявый должен был приехать в Париж уже неделю назад, но задержался в Берлине. Мои агенты дали ему адрес этого пансиона. Понимаете? Надо, чтоб, когда он приедет, в пансионе оказалась свободная комната. И не одна, а две. Одна для него, а другая для нашего человека. Да ещё чтобы обе эти комнаты были рядом. Вы думаете, легко их обнаружить сейчас в Париже? Далее. Надо найти человека, который мог бы заняться Гунявым. Найти можно, но разве этот человек станет работать на нас даром? Кроме того, нужна какая-нибудь женщина, и притом красивая. А ей требуются то красивые чулки, то платья, то то, то сё. Это дёшево? А я, полагаете, могу питаться одними парижскими туманами? Мне и моей семье есть не нужно? Вот и считайте.

Крук продолжает смотреть в чашку. Да, конечно, всё сводится к тому, что Финкель получит плату и станет питаться не туманами Парижа, а деньгами Крука.

— Да что говорить о таких мелочах! Тут более серьёзные обстоятельства, Прокоп Панасович. За Гунявым уже гоняются другие. Вот что!

Крук быстро и тревожно поднимает жёстко-кудрявую голову.

— Да, да! С одной стороны примазался к нему какой-то Свистун. Знаете вы такого?

— Это его фамилия?

— Фамилия. Импозантная, правда? И ведь действительно свистун: маленький прыщеватый паршивчик. Когда-то, во времена революции, был комиссарчиком при милиции на железной дороге. Теперь делает большую политику за границей.

— А какое он имеет отношение к Гунявому? Знает он о золоте?

Финкель веером, как курица хвост, растопыривает пальцы на обеих руках.

— Неизвестно! Может, знает. А может, и не знает. Но известно, что отношения с Гунявым у него странные. Гунявый то ли боится его, то ли уважает, то ли очень уж зависит от этого свистуна, чёрт их разберёт. Во всяком случае, он у Свистуна едва ли не за лакея, в каком-то странном подчинении. У Свистуна своих денег, разумеется, чёрта с два, и живёт он на кошт Гунявого. Но впечатление такое, что за всё платит Свистун. А мне забота. Я занял эти две комнаты в пансионе, но, боюсь, если не найдётся комнаты Свистуну, они переедут в другой пансион. Гоняйся тогда за ними! Да и это ещё, в конце концов, небольшая беда. А хуже то, что большевики тоже гоняются за Гунявым. Да, да! Они, очевидно, тоже только и ждут, чтобы он нашёл компаньона. Тогда арестуют их обоих или просто схватят и отвезут в Россию. А вы сомневаетесь, действительно ли верное дело. Не бойтесь, большевики понапрасну гоняться не станут.

— А это действительно так?

Финкель вздыхает.

— Прокоп Панасович! Финкель, возможно, последний идиот в астрономии, но в своём деле ему телескопы не нужны. Ну, а что вы скажете, например, на то, что в этом пансионе, где я держу две комнаты, уже живёт известная чекистка Соня? Специально присланная из Берлина? А?

— Чекистка? Женщина?

— А что вы себе думаете? Это неплохая идея. Я вам ручаюсь, что через неделю она будет любовницей Гунявого. Ну, а вы сами как известный, хе, непротивник женщин отлично понимаете, что может хорошенькая женщина. Ой-ой!

Улыбка Финкеля становится и тёплой, и скорбной.

— А она красива, эта Соня?

— Хе! Ллойд-Джордж выложил бы перед нею все свои секреты, не то что какой-то там Гунявый! Живёт она под именем Наталии Кузнецовой. Можете проверить.

— Гм! Это скверные обстоятельства.

— А вы думаете, мне хочется танцевать от них? Я сейчас ломаю голову, где найти такую женщину, чтоб парализовала эту Соньку, чтоб оттолкнула Гунявого от неё. Конечно, где же и искать, как не в Париже. Слава Богу! Если б у меня было столько тысяч, сколько их здесь. Но в данном случае всё несколько сложнее. Есть у меня на примете одна дамочка. Но, боюсь, с нею дело не выгорит.

— Девушка?

— Нет, не девушка. А кто именно, неизвестно. Была когда-то замужем за офицером, но его убили на войне что-то через месяц после свадьбы. Выходит, вроде бы вдова. Но лет восемь уже живёт с одним типом. То ли он ей муж, то ли любовник, то ли родственник, то ли что-то ещё, понять трудно. Вроде бы муж. но у него на глазах она заводит романы с другими.

— Ну, так с этой стороны, значит, никаких препятствий не будет. А красивая?

На этот вопрос Финкель улыбается гордо и самодовольно.