Шрифт:
«Модест — натура необыкновенно богато одаренная, но без определенной склонности к какой-либо одной сфере деятельности», — напишет о нем Чайковский баронессе фон Мекк.
А вот как он сравнивает своих братьев. Разумеется, тоже в письме к баронессе фон Мекк
«Между моими братьями Анатолием и Модестом только одна общая черта, — это бесконечная доброта сердца и любвеобилие его. Во всем остальном эти близнецы совершенные антиподы. Анатолий очень общителен, очень любит общество и имеет в нем большой успех. Он любит искусство, как дилетант; оно не составляет для него необходимого элемента в жизни. Он усердно служит и самым добросовестным и честным образом добивается самостоятельного положения на служебном поприще. Он не обладает поразительным красноречием, ни вообще какою- либо исключительною блестящею способностью. Всего этого у него в меру. В нем есть какое-то пленительное равновесие способностей и качеств, вследствие которого обществом его дорожат одинаково и серьезные умы, и ученые люди, и артисты, и умные женщины, и просто пустые светские дамы. Я не знаю ни одного человека, который, подобно ему, пользовался бы такой искренней общей любовью людей всех сословий, положений, характеров. Он очень нервен, очень чувствителен и, как я уже сказал выше, добр до бесконечности.
Модест умнее Анатолия. Я даже имею основание утвердительно сказать, что он очень умен. Он мало общителен и склонен, подобно Вам и мне, удаляться от людей. Натура его артистическая. Со службой он никогда не мог примириться и до такой степени пренебрегал ею, что внушал мне серьезное беспокойство. Мне казалось тогда, что это один из многочисленных представителей типа неудавшегося человека, в котором дремлют какие-то силы и не знают, как им проявиться. Совершенно случайно он попал в педагоги, и только тут он обнаружил все свои чудные свойства…»
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ «НЕКОТОРОЕ ПОДОБИЕ РАЗВОДА»
«Вы говорите в письме Вашем, что интересуетесь видеть мои эскизы. Не примете ли Вы от меня полное последование черновых рукописей моей оперы «Евгений Онегин»? Так как к осени уже будет готов печатный клавираусцуг ее, то Вам, может быть, интересно будет сличать эскизы с отделанным и уже вполне готовым большим сочинением? Если да, то тотчас по Вашем возвращении в Москву я Вам пришлю эти рукописи. Я Вам предлагаю именно «Онегина», ибо ни одного сочинения я не писал с такой легкостью, как эту оперу, и рукопись можно иногда разобрать совершенно свободно; в ней мало помарок».
Чем еще можно отблагодарить дорогую Надежду Филаретовну за всю ее безмерную доброту?
Они по-прежнему старательно избегают встреч, прежде, чем Чайковский вновь посетит Браилов, распорядок взаимных перемещений будет тщательно согласован.
Баронесса фон Мекк счастлива получить такой бесценный сувенир, такой уникальный дар, как черновик оперы, написанный Его рукой!
Разве возможно не отблагодарить? Чисто по-дружески?
Чем же?
Ответ подскажет Чайковский в следующем письме, написанном четырьмя днями позже.
Подробно расскажет Надежде Филаретовне, что получил «длинное послание» от Антонины Ивановны, которую именует «известной особой».
Как и всегда послание состоит из «оскорбительных дерзостей» и «совершенно непостижимых бессмыслиц». Она предлагает мужу, чтобы он приехал к ней в Москву и вместе с ней отправился бы к каким-то «людям» для того, чтобы эти люди их судили и развели.
Не надо думать, что Антонина Ивановна уже готова подавать жалобу в консисторию. Нет, что вы! Между мифическими «людьми» и духовной канцелярией нет ничего общего.!
Да и разводиться она не хочет — берется доказать этим самым «людям», что она ни в чем не виновата.
Все разъяснения пошли прахом.
Петр Ильич впервые понял, что, скорее всего, развода он не получит никогда — только зря будет тратить силы, нервы и деньги.
Отныне он не будет читать ее писем — даже в руки их брать ему противно!
Как хорошо, что есть на свете добрейший Петр Иванович Юргенсон, взявший на себя денежные расчеты с Антониной Ивановной.
Денежные расчеты — вот тот кнут, тот пряник, действуя которым можно удержать Антонину Ивановну как можно дальше от себя (лучше всего — в другом городе) и заставить ее молчать!
«Никаких поблажек, никаких уступок быть не может, — решает Чайковский. — Теперь будет так — сторублевую свою пенсию она будет получать лишь в том случае, если будет вести себя так, как бы ее нет вовсе».
И подписку! Непременно — взять с нее подписку, чтобы назавтра она не вздумала отказываться от своих слов!
Но — бестолковая жена успела наделать долгов. До- вольно-таки солидных.
Теперь она ведет речь о продаже все того же, доставшегося ей по наследству от отца, леса под Клином.
Чайковский прекрасно понимает — чем это ему грозит. Как только лес будет продан ради уплаты долгов, он станет не только «погубителем несчастной женщины», но и «разорителем». Новые обвинения, новые сплетни, новые слухи…
— Ах, разве вы не слышали? Чайковский-то не просто бросил свою жену вскоре после свадьбы — он успел до того лишить несчастную последних крох наследственного состояния!
И никого уже не будет интересовать, когда, кем и чего ради был продан этот проклятый лес, с которым Антонина Ивановна, по меткому народному выражению, «носится как дура с писаной торбой».