В четыре с половиной часа ночи оба министра незаметно вышли из здания Мариинского дворца и направились к себе домой.

Так закончилось последнее заседание Совета министров царской власти.

Перенесёмся теперь в Могилёв, в Ставку, где находился в эти священные великие дни низверженный государь.

Не прибегая к сухим выдержкам из подлинных показаний «очевидцев», постараюсь нарисовать сжатую картину последних дней и часов царствования Николая Последнего.

Главнейшие источники, откуда я черпал материал для нижеизложенного, принадлежат таким крупным общественным и государственным деятелям, как А. И. Гучков, первый военный и морской министр Свободной России; генералы Рузский, Алексеев, Нарышкин; лейб-медик профессор Фёдоров; профессор Бехтерев, лечивший царицу и всю семью Николая Второго; герцог Лейхтенбергский; В. В. Шульгин и многие другие журналисты, военные или скромные обыватели, случайно попавшие на пересечение путей, которыми быстро катился к закату и угасанию Николай, этот догорающий метеор, печальный символ самовластья или безвластного, бесправного произвола… Не знаю, как вернее назвать.

Ещё 14 февраля тревога накрыла своими тёмными крылами приневскую столицу… И под этим знаком тревоги, народного волнения, надвигающихся забастовок, вспышек «голодного протеста» царь покинула Александровский дворец и явился в Ставку, где надеялся быть в большей безопасности среди преданных войск…

Конечно, и здесь, как везде, Николай получал самые подробные донесения о том, что происходит в столице и во всей России. Но по привычке и по свойству своего духа он не верил никому, даже тем п е р в ы м лицам в государстве, которым сам вручал верховную власть над армией и над страной или кого назначал под давлением Алисы Гессенской и её немецких друзей…

Но самой царице он верил всё же больше, чем остальным, понимая, что интересы их обоих очень близко и тесно сходятся.

После целого ряда телеграмм Алисы из Царского Села, в которых подробно и очень правдиво говорилось о событиях, развернувшихся в Петрограде, вечером 27 февраля пришла, наконец, самая тревожная весть: столица во власти народа и восставших войск… Царскому Селу угрожает та же участь… Алиса выражает опасение за безопасность детей и свою собственную…

— Просите ко мне генерала Алексеева! — приказал Николай. — И чтобы генерал Цабель потом явился.

Ординарец поспешил исполнить приказание, а Николай ровными шагами начал мерить пространство просторного, ярко освещённого салон-вагона, отделанного в ликующих светло-зелёных весенних тонах… Такой же ковёр, словно луговой дёрн, покрывал весь пол… Но смутны и темны были думы того, кто ходил взад и вперёд по вагону, как бродит в клетке загнанный зверь, предчувствуя неминуемую близкую беду…

Явился Алексеев.

— Слышали… знаете, генерал?.. Дело серьёзнее, чем мы думали с вами!.. Гарнизон столицы прямо обуян безумием. Государыня мне сообщает… Вот… смотрите…

И с подчёркнутым доверием протянул плотный исписанный листок «высочайшей телеграммы» бледному, даже угрюмому на вид генералу.

Почтительно приняв и пробежав глазами депешу, генерал отдал её обратно:

— Всё верно, ваше величество… как я вам имел честь доложить ещё вчера… Но ваше величество полагали, что это не так опасно… А между тем я ещё и нынче…

— Вижу, вижу… я ошибался! — перебил Николай. — Но что делать теперь? Неужели нет другого выхода? Кроме уступок этим… негодяям? Нет способа обуздать этих… Ну, словом, подавить безумный мятеж?..

— Р е в о л ю ц и ю трудно подавить, — подчеркнул Алексеев. — С нею можно только бороться, если есть ещё возможность…

— У нас ли нет такой возможности, генерал! — видимо начиная волноваться, недовольный «недогадливостью» собеседника, возвысил слегка голос Николай. — Миллионы штыков под руками… И мы…

— Эти штыки, государь, обращены на запад… Их очень трудно обратить сразу на восток… хотя бы и в небольшом количестве… не говоря уже о крупных боевых единицах… немцы всё знают, что у нас творится… Уйдут наши русские дивизии — их место быстро постараются занять прусские полки…

— Вздор!.. Но положим, что и так… Усмирив мятеж… ну, или подавив революцию, если вам так лучше нравится, мы сумеем снова отбросить врагов на их место…

— Вряд ли, государь. Куда забирается прусская каска, там она плотно садится, зарывает корни в землю. И, наконец, — перебросить значительную силу отсюда в столицу… за сотни вёрст… Сколько времени надо, какую дорожную организацию!.. Вагоны, паровозы… Вашему величеству известно…

— Знаю… знаю… каждая минута дорога… Ну, попробуем всё-таки, хотя бы небольшие части с разных точек фронта… Из числа верных, преданных войск… Вы наметьте, изберите подходящие полки, генерал… распорядитесь немедля…

— Простите, государь… Я не решаюсь брать на себя ответственности в таком… важном деле… Как можно решить вопрос о «преданности»? Разве гарнизон, гвардейские части, стоящие в столице, не считались наиболее верными?.. И…

— Понимаю, понимаю! — снова перебил Николай. — Вы боитесь, что штыки, посланные отсюда против народа, повернутся…

— Всё возможно, ваше величество!..

— Вижу, понимаю теперь, что всё возможно! — как-то особенно угрюмо, пытливо и недоверчиво глядя на Алексеева, отчеканил Николай. — Всё же, надеюсь, вы мне можете указать хотя бы на какую-нибудь подходящую часть армии, которая… ещё не способна изменить своему царю?.. Подумайте, подыщите… среди шестимиллионной громады наших войск…