И, конечно, солнце светило! Кати всегда жила в дружбе с этими теплыми сияющими лучами еще в те времена, когда ее вместе с Надьхаю выгоняли из рядов на Главной площади.

Надьхаю! Посмотрел бы он сейчас на нее, в белой пионерской блузке и темно-синей юбке в складочку! Право же, обидно было бы надеть сверху еще этот противный красный свитер, как хотела тетя Лаки.

Во дворе она стояла в первом ряду, рядом с Шашади. Шашади и тут не могла стоять спокойно, вертелась, словно белка, хотя тетя Дёрди еще в классе сказала, что они должны вести себя дисциплинированно и что она сквозь землю провалится со стыда, если будущие маленькие барабанщики, которых должны принимать здесь же, сумеют вести себя лучше. Тетя Дёрди стояла в сторонке, под акацией, и Кати боялась даже пошевельнуться, — она представила себе, как тетя Дёрди проваливается сквозь землю: вот уже видны только очки, а вот и они исчезли… Кати толкнула Шашади, чтобы привести ее в чувство. Если Коняшка и Тизедеш могут стоять спокойно в звене «Льва», то и Шашади выдержит как-нибудь, пока повяжут им красные галстуки.

На трибуну взошли директор, тетя Луиза, старшая пионервожатая школы и еще две незнакомые взрослые тети в пионерской форме. Правда, одна тетя была острижена под мальчика. Кати задумалась: как же сзади узнать эту тетю пионерку, которая вполне сойдет и за дядю пионера?..

Заиграл оркестр, солнечный свет залил трибуну, и двор, и весь мир. Тетя с мальчиковой прической сошла с помоста и стала посередине, как раз перед Кати. Вожатые отрядов скомандовали «смирно», оркестр все играл, а Кати боялась дышать, чтобы не пропустить чего-нибудь из церемонии приема в пионеры.

Марика тоже скомандовала своему звену «смирно». Феттер слегка вздрогнула, сердито откинула голову назад, но подчинилась.

Дело в том, что звеньевой в звене «Бабочка» теперь была Марика. Так решил класс. Даже Золтанка, случайно задержавшаяся в классе, голосовала за Марику, начисто позабыв, что она не член отряда.

После выборов Кладек так, словно ничего особенного не произошло, сказал Феттер:

— Будешь заниматься с Кати по арифметике. Ты ведь у нас по арифметике самая сильная.

— Ну конечно, — чуть слышно отозвалась Феттер и на другой же день стала заниматься с Кати.

Тетя-мальчик говорила слова пионерской клятвы, и весь двор дружно повторял их за ней. Когда все кончилось, Кати очень опечалилась: она-то готова была хоть всю жизнь напролет простоять здесь, слившись воедино с этим разноголосым, но дружным хором!

Потом все поднялись в класс. Эмё Табори каждому дала по шоколадке. Кати внимательно рассмотрела обертку — на ней было написано: «Цена — 1 форинт». Кати с удовольствием съела лакомство, стоимостью в один форинт.

Эмё подошла к учительскому столу и произнесла небольшую речь. Говорила она то же самое, что и та тетя во дворе, только почему-то постоянно покашливала, словно ученица, нетвердо выучившая урок. Кати смотрела на красный галстук Эмё: до чего же ловко она его повязала! Подвернула немножко сверху, под воротником, и кончик сзади не висит, не задирается.

Эмё кашлянула еще несколько раз, но Кати давно уже не слушала ее. Она сидела на парте, тихая, разомлевшая. Если бы ее попросили высказать какое-нибудь желание, Кати наверняка ответила бы, что у нее нет желаний, разве только чтобы это непривычное блаженное состояние, от которого по всему телу мурашки, продолжалось как можно дольше. Похожее ощущение она испытывала, может, только в детстве, когда ее, раскапризничавшуюся и горько плачущую, бабушка, потеряв надежду успокоить, заворачивала в голубую мамину шаль. И Кати сразу успокаивалась. Вот и сейчас она словно чувствовала на себе прохладный и скользкий шелк…

Вдруг Кати прислушалась: Эмё заговорила о следующем сборе отряда. Она приказала всем подумать над первым пионерским поручением, — это они и обсудят в следующий раз.

Перед тем как уйти, Кладек снял с себя форменный пояс, какой носили все маленькие барабанщики.

— Возьми себе, — протянул он пояс Кати. — Еще поносишь его в этом году. А мне уже все равно не нужно, мама купит сегодня пионерский.

Среди ночи Шаньо проснулся: Кати спала на редкость беспокойно. Он включил свет — посмотреть, что с ней такое.

Глаза у Кати были закрыты, но она громко стонала по временам, словно ее что-то тревожило.

— Что с тобой? — Шаньо потряс сестру за плечо.

Кати раскрыла глаза, недоуменно уставилась на брата.

— Ничего. Зачем ты разбудил меня? — и сладко потянулась.

Одеяло сползло с нее.

— Вот оно что! То-то ты стонала! — воскликнул Шаньо.

Кати вспыхнула.

С вечера она надела поверх рубашки полученный от Кладека форменный пояс. Да так и уснула.

Кати с отчаянием огляделась. Потом бросилась на проспект Ленина. В полной растерянности, не глядя ни вправо, ни влево, метнулась на противоположную сторону, и только машина, затормозившая с нею рядом — тормоза так и взвизгнули! — заставила ее замереть на месте от страха. Водитель в темных, от солнца, очках, спустив окно, сердито обрушился на нее:

— Носишься тут без памяти! А задавлю — конечно, я виноват! А еще пионерка! Ведь учат же вас, как по улицам ходить!