Это оказалось, наверно, не то, к чему был готов отловленный бес, потому что он издал томный звук, который мог быть истолкован превратно, и в тот же миг все исчезло. Илейко лежал на стылой земле, уткнувшись в нее лицом, рядом слабо шевелился словленный в плен швед, а Лаури, не скрываясь ни от кого, чесал в затылке, будучи в полный рост.

— Что это было? — спросил он.

Два лиходея с разорванными горлами булькали уходящей в грязь жизнью, остальные на лодке гребли прочь всеми подручными средствами, черная тропа слабо отсвечивала зловещим красноватым цветом. И везде — запах серы.

Есть такие места на Земле, где никогда не лежат кошки, где мгновенно портится мясо и сворачивается молоко, где компас сходит с ума, а затекающая вода крутит свою струю вопреки обычному направлению. Пьяные люди там трезвеют, а трезвые начинают мучиться головными болями, не растут деревья, а трава бывает в столь угнетенном состоянии, что напрашивается мысль о стаде слонов, вытоптавших ее. Если и существует Другой мир, то это место — самая доступная его часть.

Когда-то давно в Тулоксе бытовала легенда, что по этой тропе черти спускаются в ад, здесь же обнаружили разорванного в клочья человека, то ли мельника, то ли купца. И диверсионный отряд настроенных решительно шведов, обложенный со всех сторон защитными грамотами самого Папы, тоже прошел по ней. Сначала туда, потом обратно.

На беду оказался поблизости напарник Лаури, услышавший не самый желанный в этих местах говор. Его убивали, не просто ограничившись перерезанным горлом, над его телом глумились, пользуясь безнаказанностью. А еще отыгрывались за оказанное активное сопротивление. Так и лежал он под водой, с привязанным к ногам камнем, в самом конце черной тропы.

Может быть, это и послужило своего рода приглашением в этот мир неведомых существ, которые предпочитают разрушать и гадить вокруг себя. А может быть, чья-то воля, в слепом поклонении религиозным канонам уже не способная различить, что не может позволить себе Человек, чтобы не превратиться в убогую злобную и завистливую Тварь.

Лаури не убивал этих двух людей, из всего произошедшего он видел только вихрь, прошедший по тропе. Все произошло настолько быстро, что оставалось только в недоумении разводить руками. Пришедший в себя Илейко, особо ничего не скрывая, поведал, как летал на берег Ладоги и боролся там с нечистой силой. К этим событиям бортник отнесся с большой долей недоверия. Но откуда тогда взялась смола на куртке компаньона? Позднее он отправится в устье реки Тулокса и там, за дюнами, обнаружит интересную кривую сосну, будто нарочно выгнутую кем-то.

Изловленный швед оказался радимичем, он и поведал, что шведов было всего ничего, два человека, остальные латгалы и жмудь. Готовили они путь для предполагаемого вторжения малого войска епископа Дерптского, целью которого было принести страх и ужас для ливов, уничтожая деревни нехристей.

— Как это, нехристей? — удивился Лаури и для верности потрогал свой нательный крест.

На следующий день о происшествии узнали все в деревне Верхний Конец, а потом и в Тулоксе. Обещанная в Ведлозеро подвода ушла с пленным в Олонец, а Илейке, чтоб тому, герою, было не обидно, выделили лошадь с попоной. Дали животинку на время, сгонять туда и обратно. А в награду за геройство, раз тот отказался заявляться о своей отваге в Олонце, пообещали выделить по возвращению настоящего трехмесячного жеребя. Бортник, по совместительству герой — Лаури уверил, что проконтролирует это дело. На том и порешили.

Илейко никогда доселе не имел дел с лошадями, разве что с телегами. Это означало лишь то, что передвигаться верхом ему не доводилось. Но отказывать в даре, пусть — временном, все равно, что обидеть хозяев. Он для порядка засомневался, выдержит ли коняжка вес его могучего тела, но был успокоен: если не мчать на ней галопом, то можно еще кого-нибудь позади на лошадь пристроить. Например, кривую бабку по имени Нюра. Той по пути было.

Мчать галопом, аллюром и иноходью Илейко не собирался. Брать в попутчицы незнакомую старуху — тоже. Та, вообще-то, была не прочь прокатиться, если бы только статный молодец для ней, для бабки, специальную люльку соорудил. Делать ливу было больше нечего, только колыбели для всяких несознательных престарелых особ придумывать.

Поэтому он откланялся, поблагодарил Лаури за гостеприимство, да попросил, чтобы имя его в Олонце очень часто не употребляли — все-таки всех басурман разогнал и уничтожил бортник самолично. Помахал на прощанье людям добрым и лихо взобрался на костлявую спину лошади. Та только вздохнула, оскалила большие желтые зубы и пошла, куда глаза глядят.

Пока она смотрела правильно, на выход из деревни. Но потом, на неминуемо случавшихся перекрестках, надо будет управлять как-то этим смирным животным. Илейко надеялся, что достаточно сказать на ухо доброе слово, лошадь послушается — и повернет, куда надо. В уздечке он был уверен пока не очень.

Коняжка размеренно ехала, Илейко пытался подстроиться под ее поступь, но бросил это дело, потому как та начала, как бы презрительно, фыркать. Через некоторое время зад у лива заболел. Но он, как человек разумный, предположил, что все дело в привычке: она скоро придет и станет легче. Но легче не становилось. И на момент, когда он решил-таки слезть со своего транспорта, его стертый до крови зад и так же содранная местами спина у животного соединились между собой ссохшейся коркой. Одежда и попона оказались чистыми условностями. Они стали единым целым: человек и его конь.