Заполночь объявился Илейко. Пришел он почти с пустыми руками, если не считать зажатого в одной руке скривленного узкого меча, а в другой — черного пучеглазого и горбоносого мужичка.

— Здрасьте вам, — сказал он, подходя к сидящему у костра Сампсе и спеленатому по рукам-ногам Соловью. — Вот еще одного гостя привел. Остальные идти отказались, ну я их особо уговаривать не стал. Этот вот басурманин, злобный и дикий, все драться лез и лаялся. Другие тоже биться пытались, но по-настоящему. Этот же понарошку. Ему важно было вид создать, когда же больше было не перед кем, успокоился и замолчал. Вот мечом диковинным со мной поделился.

Илейко пару раз со свистом рубанул воздух перед собой.

— Сабля, — вдруг сказал басурман.

— Sapeli (сабля, в переводе, примечание автора), — согласился суоми. — Понимает, зверюга, по-нашенски. Как звать тебя, лютый?

— Дихмат, — ответил горбоносый и отвернулся.

— Что-то голос мне твой знаком, — проговорил Сампса. — Уж не ты ли надрывался с башни каждый день?

— Иншалла, — ответил тот и вздернул нос. Он снова возгордился, считая, наверно, свои вопли чем-то ласкающим слух.

— Я бы тебя только за песни твои велел розгами высечь, — насупился Илейко. — Неужели кому-то нравились?

— Главарь поет — остальные слушают и еще в ладоши хлопают, — заметил Сампса. — Так ведь, Соловей Дихмантьев?

Он пнул угрюмого толстяка, но тот даже ухом не повел, как лежал, так и остался. Только шевелящийся в такт с дыханием живот доказывал, что разбойник пока еще не отдал концы.

— Я, конечно, дико извиняюсь, — вдруг раздался голос неслышно подошедшей женщины. Она стояла, нервно теребя поясок на платье, словно в большом волнении. За ее хрупкими плечами угадывался в сгустившейся темноте силуэт еще одной женщины. И еще. И еще. Да их, оказывается, подошло много. Да они все подошли!

— Весь внимание, — ответил, почему-то слегка смутившись Сампса, даже предпринял, было, попытку подняться, но замер на полпути и так и остался сидеть на корточках, как собака, смотря снизу вверх.

Илейко тоже удивился, вроде бы, без повода. Соловей опять-таки не пошевелил ни единой мышцой. Глыба, а не человек! Лежит и сопит, даже пнуть его хочется. Зато Дихмат заволновался, опустил свой клюв, насупил брови и, казалось, искрами из глаз прожжет в земле дырку. Над ночным лагерем освобождённых и освободителей, а также двух врагов идей добра и счастья, нависла почти осязаемая туча чего-то нехорошего, даже болезненного.

— Отдайте его нам! — вдруг, взвизгнула истерическим голосом женщина. Илейко вздрогнул, Сампса подпрыгнул на месте, а гордый певец с башен заголосил. Он захлебывался словами, выворачивал сцепленные руки в самых немыслимых для человеческих суставов жестах, мотал головой, как разгоряченный жеребец, и брызгался слюной и даже слезами. Говорил он на своем лающем языке, не делая никаких пауз между словами. Дихмат потерял свое человеческое лицо, если таковое у него когда-то было. Или, наоборот, выказал свой истинный облик. Лишь только невозмутимый Соловей продолжил свою игру в камень. Илейко не выдержал и лягнул его в бок.

— Ну? — нехотя откликнулся тот, но на него никто уже не обращал внимания.

— Отдайте нам! — визжали и выли все женщины разом. Их скрюченные пальцы на вытянутых вперед руках в неверном свете костра казались когтями, искаженные лица и непокрытые всклокоченные волосы придавали сходство с кем угодно, но только не с хранительницами домашнего очага. Так, вероятно, могут выглядеть какие-нибудь вконец осатаневшие ведьмы.

"Да", — отвлеченно подумал Илейко. — "Вот ведь какая аллегория. Созданные для любви и ласки женщины, гораздо качественнее обращаются в ненависть и насилие. Зло, вылупившееся из добра, гораздо свирепее и страшнее, нежели просто зло".

А Дихмат колотился, как в падучей. Он крутился на месте, отмахиваясь безвольными руками от теней и клекотал, вытаращив глаза настолько, что, казалось, еще чуть-чуть — и они вывалятся. Его конвульсивные движения сопутствовались делавшимся все ощутимей зловонным запахом.

"Эх, видели бы тебя сейчас твои кореша!" — удивился лив.

— Вам Дихматку? — сглотнув, поинтересовался Сампса. — Так забирайте! Господи, не нужен он нам больше.

Разрешение было выполнено молниеносно: вот лязгал зубами горбоносый красавец — а вот он уже пропал. И вместе с ним пропали и женщины. Все разом. Только крик остался, да какой-то леденящий душу хруст. Но доносился он откуда-то со стороны догоравшей крепости.

— Все, — заметил суоми. — Накидал певец в штаны — вовек не отмоется.

Он стоял на четвереньках и еще более походил на большую лохматую собаку. Какую-то подавленную собаку, словно подглядевшую, как зайцы коллективно избивают волка, кошки — собаку или мыши — кота.

— Да и мне, признаться, от такого зрелища не по себе, — добавил Илейко. Он не испытывал никаких угрызений совести после случившейся сегодня битвы. Осознавал, что отправил на тот свет достаточно много негодяев, но в душе не отразилось жалости к ним ни на йоту. А вот теперь было нехорошо. Как бы забыть, выкинуть из головы — ведь никакого осуждения женщин нету! Но лучше бы уехать, хоть сей же момент.