Захваченная врасплох, она вдруг ощутила, что ком подступает к горлу: она была готова заплакать от благодарности к этому старичку. Вернувшись к дивану, она тихо спросила:

– Вы не спите? Это не я вас разбудила?

– Не ты, дочка, – старичок откинул лоскутное одеяло и сел на диване. Он был в полосатой пижаме, застиранной до бесцветности. – Эта девушка по-другому зовется: Бессонница.

– Простите, мне так неловко… Как вас зовут?

– Петр Ефремович. А тебя как звать?

«Петр». Манон совершенно некстати, абсолютно не к месту вдруг вспомнила, как целовалась с Петей Ломовым. Даже щеки ее вспыхнули от неловкости. Или не от неловкости, а от…

– Манон.

– Ишь, имя у тебя какое красивое! И редкое. Как Манон Леско, аббата Прево, да?

– Верно, – она улыбнулась. – Хотя, скорее, как героиня оперы Пуччини.

– Мама твоя, значить (он так и произнес: «значить»), оперу любит? Коль тебя так назвала?

– Любит, – кивнула Манон. Рассказывать о своей маме у нее не было никакой охоты. – Вы меня привели к себе… А что со мной такое произошло, скажите? Почему я оказалась тут, у вас?

Старичок качнул головой неопределенно.

– Может, чаю тебе сделать, дочка?

– Спасибо… Но я бы домой предпочла…

– Это понятно. Я тебя не держу. Хотя гости редко у меня бывают, я б и рад поговорить-то… – увидев выражение лица своей гостьи, он поспешно продолжил, – но понимаю, тебе после всего этого домой, конечно…

– После чего, Петр Ефремович?! После чего «всего этого»?!

– Ох, прости, напугал я тебя! Я ж не знаю, на самом-то деле. Просто я тебя сразу заприметил: не та ты девушка, чтобы по ночам по бульварам шляться!

– Я… шлялась?

– Ну вот, опять я неловко выразился… Давай расскажу тебе по порядку. Дело вот как было, дочка: сидела ты на скамейке в своем красивом платьице и спала крепко. Я иногда по ночам гуляю, от бессонницы. У нас тут спокойно, полиция часто ездит, так что погулять старому человеку можно без опаски… Так вот, вышел я погулять и тебя увидел на скамейке: спала ты, милая, крепко. Может, у тебя драма сердечная приключилась и ты в вине решила ее утопить… Не думай, я не вмешиваюсь! Я старый человек, много жил, много видел и знаю, что иные раны души посильнее телесных бывают…

Манон попыталась сообразить, наличествовала ли у нее «рана души», но ответ на данный вопрос был, хоть и не слишком уверенный в виду ее странной забывчивости, но все же отрицательный.

– В общем, выглядела ты, дочка, не обижайся уж, как пьяная…

– Пьяная?!

Только сейчас Манон сообразила, что имел в виду старичок, сказав, что она «драму сердечную в вине решила утопить».

Старичок немного смутился.

– Вроде того… Я тебя обидел, дочка? Ты не пьяная была? Ты извини, я рассказываю, как есть, – в смысле, как думал… Ты же сама спросила…

– Я не помню, Петр Ефремович. Ничего не помню. Если и была пьяная, то где напилась и почему, не представляю…

Старичок похлопал ее по руке утешительным жестом: мол, бывает, не горюй!

– Пожалуйста, дальше!

– Спала ты, значить, на скамейке крепким сном. А вокруг тебя трое малолетних пацанов крутились. Сумку твою сначала забрали, а ты и не шелохнулась. Сам я подальше отошел, в кусты, – я старый человек, меня даже мальчишки обидеть могут, так что отошел я от греха подальше, – однако ж наблюдал… Ты на руки свои посмотри, дочка. Видишь, ничего от твоих колечек не осталось? И часиков нет. Уж не знаю, золотые были или как, но сняли их с тебя. И на шейке что-то у тебя висело, тоже стащили. В общем, как елочку после Нового года тебя разобрали. Ну, пацаны быстро смылись после дела своего нечестного, а я осмелился, к тебе подошел. Думаю: грех оставлять девушку беспомощную на бульваре-то… Растолкал я тебя и к себе привел… Вот и вся история. Ты, главное, сейчас водички побольше пей. Чтобы почки гадость эту вывели поскорей!

– А таблетки от головной боли у вас не найдется?

– Найдется. Но я тебе ее не дам, дочка. Нельзя таблетки с алкоголем. Вот до дому доберешься, там уже и выпьешь. А сейчас нельзя, гадость эта у тебя еще в организме гуляет… Я врач. Ну, был врачом, сейчас уж что, на пенсии давно… Но ты мне верь, я тебе дело говорю.

– Спасибо вам, Петр Ефремович! Как жаль, что у меня все украли… Я бы вам денег дала за гостеприимство ваше!

– Эк ты… Что ж вы, молодые, деньгами все меряете, а? Доброе дело для добра делается, дочка, а не за интерес. Не нужно мне твоих денег, не взял бы.

Манон стало стыдно, аж краска в лицо бросилась. Она ведь сама «доброе дело для добра делает, а не за интерес»! Как же ее черт за язык дернул сказать такое Петру Ефремовичу!

– Простите меня. Можно я вас просто обниму?

– А это с удовольствием, – произнес старичок, вскинув худые руки ей навстречу.

Дом, который она покинула, – старенький четырехэтажный, – стоял во дворе, а за двором оказался бульвар. Манон не смогла опознать, какой именно, но ясно, что находилась она в центре Москвы. Таких домов на окраинах нет. Она пожалела, что не спросила у Петра Ефремовича адрес, но возвращаться не хотелось.