– Выходи! Вроде никого нет.

Назар вышел из машины, открыл багажник и, вытащив одну сумку, протянул ее Лозовскому:

– Забирай!

– Тяжеленная какая, – перехватил Владлен груз двумя руками.

– А ты как думал? – довольным тоном отозвался Назар. – Все-таки три миллиона долларов. Тут главное не рассыпать пачки по дороге. Вот получится казус!

– Не рассыплем, – уверил Владлен. – Я закрыл на ключ.

– Давай помогу, – ухватился Назар за другую ручку.

– Помоги… Пройдем через этот дом, а дальше дворами на соседнюю улицу.

– А может, хватить маскироваться, за нами ведь никого не было.

– Может, оно и так, только мне не понравился «Шевроле», что за нами ехал. Да и таксист какой-то странный… Лучше перестраховаться, чем потом локти кусать.

– Может, ты и прав.

Владлен вошел в подъезд, оказавшийся проходным, и вышел с другой стороны дома.

– Отсюда до нашего дома минут десять топать.

– Можно было доехать на машине.

– Нет. Пусть лучше думают, что мы живем где-то здесь поблизости. Как говорится, береженого бог бережет. – Обернувшись, добавил: – А потом, если кто-то за нами увяжется, мы его обязательно заметим.

– Давай теперь на Покровскую! – распорядился Григорий.

– Послушай, парень, – остановился водитель у обочины. – Ты сначала со мной за предыдущий маршрут рассчитайся, а потом уже указывай, куда ехать.

– Боишься, что кину? – хмыкнул Гриша.

– Я в этой жизни уже ничего не боюсь, разве что жидкого стула.

– Какой же ты все-таки несговорчивый. – Вытащив из кармана несколько купюр, Упырь спросил: – Столько устроит?

Шофер взял деньги, бросил их в отсек для перчаток и сказал:

– Вполне. А теперь вытряхивайся из салона.

– Что-то я тебя не понял, – удивленно протянул Упырь. – Тебе этого мало, что ли?

– На ближайшие два часа у меня другие планы.

– Я никуда отсюда не пойду.

– А монтажкой по башке не желаешь?

По холодным глазам водилы было понятно, что тот не шутил.

– Черт с тобой! – в сердцах произнес Григорий. – Как-нибудь и без тебя доберусь.

– Правильное решение, целее будешь!

Выходя из машины, Григорий с силой захлопнул дверь:

– Мы еще с тобой встретимся.

– Непременно, – усмехнувшись в злое лицо клиента, проговорил водитель.

Чтобы согреться и перевести дух после длительного перехода, Наполеон остановился в селе Злобино. Единственным уцелевшим строением в селе был амбар с истлевшим сеном, где император и расположился.

Игнорируя декабрьскую стужу с немилосердным ветром, Наполеон взобрался на косогор и посмотрел на долину, по которой плелась его измотанная и обескровленная боями армия, слывшая еще каких-то полгода назад «непобедимой». Растянувшиеся на многие версты полки, нестройные и пестро одетые, безо всякого желания бороться с наседающим неприятелем, думали лишь о том, как бы им победить преследовавший их холод.

Другим врагом была русская армия, устремившаяся вдогонку.

Несколько дней назад маршал Виктор, теснимый дунайской армией и отрядами Ермолова, был разбит окончательно, и теперь русские полки, не встречая особого сопротивления, стремились отрезать дорогу основным силам. Желание пленить Наполеона было столь велико, что казаки, пренебрегая мелкими отрядами французов, оставшимися у них в тылу умирать голодной смертью у тлеющих костров, рвались вперед.

Неожиданно до слуха императора донеслись отдаленные крики. Подняв подзорную трубу, он увидел, как кавалерийский полковник верхом на тощей лошади отбивается саблей от десятка голодных людей в ободранных одеждах, еще совсем недавно гордо именовавших себя императорской гвардией. Он что-то громко и отчаянно кричал, но гвардейцы, подгоняемые отчаянием и чувством голода, все теснее обступали полковника. Обессилевшая лошадь, едва переступавшая ногами, казалось, вот-вот упадет.

Один из наседавших солдат пересек невидимую черту, и тотчас разящий клинок полковника рассек его от плеча до пояса. Упавший гвардеец не издал и звука, лишь простер далеко руки, и в смерти не отказываясь от своего желания схватить добычу. Конь захрапел от страха, поглядывая крупными лиловыми глазами на истощенных от голода людей; каждая клетка его существа осознавала, что он обречен. Лишь полковник, не желая мириться с очевидным, продолжал защищать животное, размахивая заточенной саблей.

Прозвучал сухой, будто бы треснувший орех, выстрел. Полковник вдруг неожиданно застыл с поднятой саблей, а потом кувыркнулся с седла в стоптанный снег, продолжая сжимать в руках саблю.

– Проклятие! – невольно выругался Наполеон, понимая, что его власть ограничена рубежами небольшого русского поселка. А дальше… Там, где лес подступает к самому косогору и где размещались остатки его умирающей армии, его слова уже мало что значили.

Один из подскочивших пехотинцев проворно перерезал кинжалом горло лошади, и та, всхрапнув, с расширенными от ужаса глазами повалилась на дорогу. Лошадь еще жила, но ее уже кромсали ножами, вырезая наиболее аппетитные места, рвали на части жадными руками и тотчас запихивали теплые куски в рот. Глядя на сцену, развернувшуюся перед глазами, Наполеон Бонапарт понимал, что люди, сгрудившиеся перед убитой лошадью, толкаемые животными инстинктами, переступали последнюю грань морали. Толкаясь и отталкивая друг друга, сгрудившись над трупом лошади, они напоминали стаю голодных волков, руководствующуюся лишь инстинктами самосохранения – во что бы то ни стало выжить!