— Я его ждала, — шепчет Паола, — так ждала. Мы обе с мамой ждали. Нам сказали потом, его орки изрубили.

— Он стал тебе хорошим отцом, он так хотел дочку. — Голос Сай похож на шелест ветра в листве. — Ты знаешь теперь, он сдержал обещание. Вернулся к тебе и защищал тебя.

— Никогда больше, — шепчет Паола, — никогда не назову себя безотцовщиной. Никогда-никогда-никогда, слышишь, папа?

— А вот и третий. — Шаманка берет ее за плечи и разворачивает, слегка подталкивая… куда? К запаху дыма, к треску дров в очаге. — Третья.

Темная комнатушка, стол, сундук, полка с глиняной посудой. Женщина в темном платье, в накинутом на плечи пуховом платке, греет руки над очагом.

— Мама?..

Она оборачивается резко, роняя платок. Но — Паола понимает это сразу — не видит гостью. Вздыхает:

— Далеко моя Ола, а все кажется, что вот войдет.

— Она рада, что ты уехала, — шепчет Сай.

— Знаю.

— Нет, не знаешь. Она так радовалась, что ты в столице, что учишься, что никогда не будешь голодать. Она мечтала о лучшей жизни для тебя.

Губы женщины шевельнулись беззвучно, но Паола поняла, прочитала: «Благослови Всевышний мою Олу».

— Она любит тебя, — повторила Сай. — Слышишь, любит. Вот глупая, ну что ты ревешь.

Паола проплакала всю ночь. Сай молча сидела рядом.

Тагран пришел через два дня. Или три — говоря по правде, Паола так утонула в мыслях и воспоминаниях, что мир вокруг стал зыбким, а время в нем словно и вовсе исчезло. Сай держалась рядом, приглядывала, но назойливым ее присутствие не казалось. Потому, наверное, что с расспросами не лезла, не пыталась вызвать на разговор и даже не сочувствовала вслух. Только одно и сказала, уже привычное:

— Так бывает.

Паола перебирала прошлое.

За эти два или три дня жезлоносица Паола отступила куда-то в самую глубину ее сознания, зато снова воскресла босоногая девчонка Ола, дочка веселой маркитантки. Та, что жила себе без крыльев и без дара, знать не зная о долге, предназначении и прочих высоких материях. Мечтала о папе, любила болтаться около казарм, называла по именам весь гарнизон от новобранца до капитана и не задумалась бы насовать по носу любому мальчишке.

В десять лет она так мало хотела от жизни — всего лишь родителей, которым она будет нужна… всего лишь их любви. Теперь она ее получила. Вот только те, кто любил, давно ушли… ну, не так ушли, как она привыкла думать, да толку-то? Не поговоришь. Оставалось только вспоминать, выискивая незамеченные тогда крупицы тепла, смутные, мимолетные доказательства неравнодушия.

«Где тебя носит, шалопайка, обед давно простыл…» Легкое касание маминой руки приглаживает растрепанные волосы. «Не будешь спать, придет злой орк с во-от такими зубами…» Легкий, едва ощутимый поцелуй. «Снова у казарм болталась…» Чуть слышный, подавленный вздох.

А от каждого найденного радость мешалась с болью. Почему тогда не видела, не понимала?

Появление Таграна отвлекло от одних мрачных мыслей — к другим. Варвар не удивился вопросу о Фабиане. Сказал:

— Достойный воин, храбро сражался. Мы насыпали для него курган и похоронили по чести.

— Я хочу сходить, — выдавила Паола.

Сай взглянула на нее оценивающе, кивнула. Спросила Таграна:

— Проводишь?

— Пошли, — согласился тот.

К удивлению Паолы, курган оказался совсем близко. И устать не успела, как дошли. Утоптанная, присыпанная золой поминальных костров насыпь, рыжая степная земля комьями, огромные гранитные валуны в основании — и откуда взяли камень посреди степи?! Немного в стороне от становища, в ряду таких же, но уже поросших степной травой, под которыми, очевидно, лежали воины племени.

— Тебе ж сказали, по чести похоронили, — объяснила шаманка. — Значит, на доброй земле, с тризной, с песнями, все как заповедано, а не то чтоб как шакала, где пришибли, там и бросили.

Паола поежилась: дикарское «по чести» явно далеко от обрядов, предписанных истинно верующим в Небесного Отца, не аукнулась бы Фабиану такая «честь». Успокоила себя: он же не виноват, может, война и это спишет, Всевышний строг, но милосерден. Гидеон и вовсе без погребения… как знать, что хуже…

Опустившись на колени в степную траву, Паола читала молитву по убиенным, и рыжеватый холм расплывался в глазах. «Мужчины гибнут, ты не знала?»

Она хотела спросить у Фабиана, не ее ли виноватой считает… теперь только поняла почему. Почему Гидеон не идет из мыслей, почему в вое степного ветра слышится по ночам смех метели. Что толку понимать, когда ничего уже не изменишь?!

Слезы срубили, вина затмила глаза, заставляя взвыть от рвущей сердце боли. Острый запах смятой полыни ударил в нос, горький, как слишком позднее, бесполезное знание. Стебли мялись в кулаках, рыжая земля забивалась под ногти, и слишком, слишком тихо было в мире. Потому что те, кому она должна сказать «прости», не смогут ответить.