В углу, возле двери, наставлены некрашеные, посеревшие могильные кресты. Рядом с ними к стене прибит медный умывальник, а под ним деревянная бадья.

На лавке у двери чемоданы и сундучки, а около них на узлах и подушках Кира Николаевна Блаженова, и не лежит у ее ног привычная борзая. Пала в пути от холода.

Дама в трауре. Смерть епископа Виктора потрясла ее. Перестал внезапно жить человек, кому была отдана ее первая девичья любовь. Смерть пришибла ее. Веко полуприкрыло левый глаз, a в пальцах рук не стало гибкости. Но лицо Блаженовой не утеряло прежнего выражения, и разве стали чуть резче морщинки.

В умывальник утром налили воду, сочась из него, она щелкает каплями в бадье, и, как бы считая капли, в такт щелчков вздрагивает у Блаженовой веко левого глаза.

Марфа Спиридоновна Дурыгина в накинутом на плечи пуховом платке грызет за столом кедровые орехи.

На лежанке у печи, укрытая стеганым одеялом, вдова Лабинского Лариса Сергеевна. Лабинская читала. Сейчас, положив раскрытую книгу на грудь, она, задумавшись, смотрит на блески инея на промерзших стеклах окна. От солнца иней золотистый, весь истыканный иголочками.

У окна штабс-капитан Голубкин, приручивший к себе молодую женщину, внезапно овдовевшую от выстрела полковника Несмелова. Голубкин в штатском костюме. Оказалось, что по комплекции он одинаков с покойным Лабинским. Непривычка к новой одежде сковывает офицера. Голубкин заботливо бережет судьбу Ларисы Сергеевны. И он почти уверен, что около нее совьет себе семейное гнездо.

По горнице в растоптанных валенках, в военной форме, но уже без погон вольноопределяющегося шагает Вишневецкий. Он отпустил бороду. Она у него богатая по волосу, но с прошвой густой седины.

Марфа Дурыгина отстала от сыновей и внука вскоре после выезда из Омска. После Барабинской степи ее сбил с ног сыпной тиф. Могучий организм старухи пересилил его в Новониколаевске. Едет она и сейчас на тройке в компании с Вишневецким. Подобрала уральского барина в Красноярске, встретив в доме знакомой попадьи. Узнав, что он заядлый лошадник, пригласила с собой в дорогу, расставшись с ямщиком, который показался ей с недобрым взглядом. Вишневецкий, спасая спою жизнь, тройку Дурыгиной обиходил с любовью.

В церковной сторожке встретились все случайно. В селе, переполненном воинскими частями, не нашлось места для постоя. Встретились благодаря женщине, указавшей на последнюю возможность отыскать ночлег у церковного сторожа.

Однако сметливого деда Адриана долго пришлось уговаривать отдать свое жилье под ночлег господам на тройках. Старик размяк от упрямства, когда Блаженова сунула ему в руку золотой пятирублевик. Увидев на монете лик последнего царя, дед даже перекрестился, но все же попробовал монету на зуб.

Золото сделало свое дело. Старик по-доброму истопил печь, и постояльцы выспались в тепле без опасения, что их среди ночи заставят покинуть ночлег, если кому-либо из военного начальства понадобится скоротать ночь в тепле.

Блаженову вез, по приказанию генерала Каппеля, пожилой солдат, отправившийся с утра на станцию разжиться куревом. По уговору с генералом Блаженова должна была встретиться с ним в Иркутске, но теперь она уже не сомневалась, что все может измениться в худшую для нее сторону из-за панического отхода армии после разгрома под Красноярском.

Вишневецкий говорил:

— Согласитесь, Кира Николаевна, что еще в Омске Колчак преступно скрывал правду об истинном положении дел на фронте. Уже после Кургана вряд ли кто из нас сомневался, что возможно остановить наступление большевиков. Было бы гораздо порядочнее, если бы Колчак, предупредив нас о неминуемой опасности, начал спокойное или хотя бы планомерное отступление за Байкал. Естественно, это было бы горестное для него признание, но его можно было понять, а поняв, простить.

— Кого простить? — спросила Блаженова.

— Колчака.

— Считаете, что подобные вам должны его прощать?

— Естественно. А ради кого создавалось его сибирское правительство?

— Даже так? А я все время верила, что армия наша сражается за возрождение Великой России.

— Кира Николаевна, это романтика. Великая Россия только удобный лозунг. Лозунг, под которым должно было осуществиться возрождение дореволюционной России.

— Даже не верится, что слышу подобное. То, в чем вы обвиняете адмирала, он не мог выполнить по многим причинам.