В избе остались Певцова и Пигулевский.

Яркое солнце через окна выстелило на половиках пола две золотые рогожки. Увидев, что Пигулевский одевается, Певцова спросила:

— Далеко ли собрались?

— На станцию.

— А не опасно? Может быть, там уже красные?

— Вот и хочу узнать, что там творится. Тишина просто бесит меня. Что касается опасности, то устал от ожидания ее.

— Возьмете меня с собой?

— Может быть, княжна, лучше не надо. Я — одно, вы — другое.

— А собственно почему я должна идти с вами, когда могу пойти самостоятельно?

— Нет, уж лучше пойдемте вместе.

Певцова впервые за два дня засмеялась.

По пустынному перрону станции, поджав хвост, бродила черная собака. Увидев людей, она перебежала пути и села вдали около будки стрелочника.

В помещении вокзала в окнах выбито много стекол. В комнате дежурного окно просто выломано, видимо, вытаскивали через него вещи. Пигулевский заглянул в помещение. В нем было пусто, только на полу разбросанные бумаги и вороха телеграфных лент.

— Никого, княжна.

— Даже станционный колокол сняли.

Донесся паровозный гудок.

— Кажется, поезд идет, Пигулевский.

— Но интересно, чей?

— Лучше пойдемте на озеро.

— Идите, а я останусь. Поймите, не могу жить в слепой неизвестности.

— Тогда и я останусь, чтобы не показаться вам трусихой. Смотрите, Пигулевский.

Показался идущий бронепоезд.

— Это становится интересно.

— Смотрите, на нем красный флаг.

— Вижу, вижу, что красный. И понимаю, чей это бронепоезд.

— Пойдемте.

— Нет, теперь поздно. Нас могли с него увидеть. Двинемся. Откроют по нас стрельбу, а потому будем неподвижны.

Перед входной стрелкой бронепоезд остановился, но через минуту снова двинулся и, заскрежетав тормозами, остановился против помещения вокзала.

На бронированном вагоне надпись: «Вся власть Советам». Лязгая, открылся в вагоне люк, из него выскочили три бойца и коренастый матрос в черном бушлате, опоясанном лентами с патронами. В руках матроса карабин.

— Осмотреть помещения! По-быстрому.

Отдал приказание матрос бойцам, а сам, перешагивая через пути, шел к стоявшим на перроне Певцовой и Пигулевскому.

— Здравия желаю, граждане. Не ошибусь, если признаю не за местных жителей.

Матрос внимательно оглядел Пигулевского, задержав взгляд на Певцовой, спросил:

— И отсюда, видимо, все сбежали? Сами кто будете, барышня?

— Княжна Ирина Певцова. Простите.

— Напрасно извиняетесь. Княжна так княжна. В человеке ценна душа, а не звание. Не ошибусь, если признаю вас за питерскую барышню.

— Да, петроградка.

— Сколько же вас здесь?

— Четверо.

— В Выдрино тоже остался раненый полковник с семьей. Вас, не ошибусь, признав за бывшего колчаковца?

— Так точно.

— В каком чине?

— Поручик Пигулевский.

— Моя фамилия Денисов, граждане. Ну, что обнаружили? — спросил матрос бойцов.

— Ничего, кроме мусора.

— Ясно. Ступайте. Я сейчас.

Бойцы побежали к бронепоезду и скрылись в люке бронированного вагона.

— Вы, конечно, еще не слышали, что вчера утром по приговору Иркутского Военно-революционного комитета Колчак расстрелян. Так-то вот. А вам должен сказать, поступили резонно, что остались на родной земле, осилив в себе страх от колчаковской пропаганды. От родной земли нельзя пятки без разума отрывать. В земле наша истая сила. Ну, мне пора. До встречи в Питере, барышня…

Матрос за руки простился с Певцовой и Пигулевским, побежал к бронепоезду.

Прозвучал отрывистый гудок паровоза, и бронепоезд покинул станцию.

Возвращаясь в селение, Певцова и Пигулевский долго шли молча под впечатлением встречи с матросом и известием о расстреле Колчака. Певцова вспомнила глаза адмирала при последней встрече.

Пигулевский начал насвистывать.

— Прошу. Не надо.

— Извините. Все это машинально.

— Я уверена, Пигулевский, нам придется совсем по-новому осмысливать жизнь. Согласны?

— Не знаю. Пока ничего не знаю, кроме того, что хочу жить.

— А я уверена, что мы все поймем правильно. Уверена. И счастлива, что сегодняшнее яркое солнце наше. Счастлива, что мы легкомысленно, непродуманно не потеряли его будущее тепло…

Стояла торжественная тишина солнечного, морозного утра…