Неожиданно на верхней палубе раздались выкрики команды и топот перебегающих солдат. Настенька поднялась и похолодела: на невидимом берегу горели костры. Сердце ее учащенно забилось, а рот заполнила горькая слюна. Она подумала, что это костры красных партизан. Прижавшись спиной к стене каюты, Настенька не отрывала глаз от приближавшихся костров. Они уже совсем близко, но около них нет людей. Может, партизаны скрылись в прибрежных кустарниках? Тогда в любую минуту могут загреметь их выстрелы, убивая и раня пассажиров. Прижимая ладони к стене, Настенька добралась до двери в первый класс, рванув её, вошла в темный коридор.

Утихомирив дыхание, прислушалась, но услышала только звон в ушах. Медленно дошла до своей каюты. Открыла в нее дверь. Увидела тусклый свет ночной лампочки, прикрытой адмиральской фуражкой. Глаза привыкли к полумраку. Разглядела, что окно завешено адмиральской шинелью. Отец спал, слегка похрапывая. Суриков спал, прикрыв голову подушкой. Несколько минут она стояла неподвижно, все еще ожидая выстрелов с берега и ответные с парохода. Тишина. Пароход продолжал путь, ритмично вздрагивая всем корпусом. Настенька подошла к своей постели, сняла шинель, легла, с удовольствием вытянулась, как будто помогая страху сползти с тела. Подложив руки под голову, прикрыла глаза.

Благополучно миновав опасные лесные зоны, «Товарпар» шел по Тоболу, направляясь к древнему городу Сибири Тобольску. На третий день пути по распоряжению генерала Случевского комендант Мекиладзе вывесил приказ, оскорбительный для младших офицеров. Приказ гласил, что им запрещается обедать в рубке первого класса.

Возхмущенные офицеры не стеснялись выражать негодование. Капитан Стрельников, сорвав со стенки каюты приказ, пошел с ним к генералу Случевскому, но тот приказал ему покинуть каюту. Офицеры обратились к адмиралу Кокшарову. Он вызвал Мекиладзе и распорядился приказ анулировать. Мекиладзе не мог не выполнить распоряжение адмирала, но все же поставил о нем в известность генерала Случевского. Неожиданно для всех генерал отменил приказ. Причина, заставившая Случевского быть осторожным с адмиралом, крылась в близком знакомстве Кокшарова с Колчаком. Случевский побоялся, что конфликт с адмиралом повредит ему в Омске. Он ехал в Омск, надеясь хоть там встретить прежних друзей, а через них обзавестись теплым местечком возле верховного правителя.

Германскую войну в чине полковника Случевский провел в свите великого князя Николая Николаевича старшего — главнокомандующего российской армией. Пребывал в свите на должности офицера для поручений. От фронта старался держаться подальше, частенько совершая поездки в Петроград.

Когда, после тяжелых поражений русских армий, главнокомандующим стал император Николай Второй, Случевский некоторое время, необходимое для светской вежливости, еще состоял при попавшем в опалу дяде государя, но, выбрав удобный момент, вновь пролез в Ставку и перед самой революцией получил чин генерал-майора.

После Февральской революции, благодаря знакомству с Родзянко, генерал пытался втереться в доверие Половцова, надеясь оказаться около Керенского, но реализовать свои намерения не смог, а потому в сентябре уехал в Москву. После поражения контрреволюции бежал на Волгу, а после взятия Казани белыми перебрался в Екатеринбург. Вопреки его ожиданиям в Екатеринбурге он не нашел нужных ему влиятельных особ. Случевский обивал пороги штаба Гайды, но безрезультатно. Однако, познакомившись с генералом Голицыным, получил в командование двадцать шестой Шадринский полк седьмой Уральской дивизии.

Карьера Случевского закончилась скоро. На станции Кын его полк был разбит наголову. Генерал, прикинувшись психически больным, присвоив кассу полка, появился в Екатеринбурге, изображая жертву интриг офицеров, окружавших Гайду.

«Товарпар» приближался к Тобольску. Накрапывал мелкий, совсем осенний дождь. Над рекой низко висели трепаные серые тучи.

Адмирал Кокшаров, гуляя по палубе, обратил внимание на удрученный вид именитого екатеринбургского купца Мокея Кторова. Он познакомился с ним в доме золотопромышленника Вишневецкого. Всегда веселый балагур, Кторов сидел на скамейке, понурив голову.

— Не помешаю, если присяду? — Адмирал остановился возле купца.

— Окажите честь, ваше превосходительство. Так понимаю, что часика через три будем в Тобольске. Люблю сей сибирский град. За все его люблю. За улицы, мощенные плахами, за дома, кои в нем как крепости, а главное за седины его исторического прошедшего. Ведь какие люди в нем проживали, наказуемые за всякие умственные вольности.

— Мокей Флегонтович, вижу, чем-то удручены? Нездоровится?

Кторов вздохнул.

— На здоровье не обижаюсь. Матушка, родив, всем необходимым для жизни щедро наградила. Господь не обошел благополучием, но нежданно беда на сей посудине накатила и до сердечного волнения докучает. Из-за нее, поверите, ночью глаз не сомкнул.

— Какая беда? Может, есть возможность отвести её от вас?

— Считаю неудобным для себя вмешивать вас в сию оказию.

— А вы попробуйте. Конечно, ознакомьте меня с бедой, а я решу, что мне сделать. Вмешаться или в сторону отойти.

— Ну, коли так, слушайте. Комендант парохода Мекиладзе, устраивая меня в Тавде на пароход, взял с меня за каюту куш в золоте. Но вчера потребовал каюту освободить и перебраться в третий класс. Понадобилась ему каюта для одной дамочки. Я по своей купеческой горячности круто поспорил с Мекиладзе, отказавшись выполнить его требование. Он и пригрозил в Тобольске ссадить с парохода. Время теперь военное, и свою угрозу он может выполнить запросто.