В Омске среди семи архиереев-беженцев всеобщее внимание приковывал к себе епископ Виктор. Его службы в церквах всегда собирали молящихся, а его проповеди силой вложенного в них искреннего чувства доводили до массовых религиозных истерик. В проповедях он неизменно говорил о России, разоряющей себя ради дьявольских замыслов темных сил, готовых в русской крови братоубийственной войны утопить все былое историческое величие страны.

В проповедях епископа всякое слово о родных местах потрясало разум и память беженцев. Они в истовых молитвах, обливаясь слезами, задыхаясь от спазм, вновь и вновь переживали не забытую, тягостную разлуку со всем, что было в их прошлой жизни.

Внимание к отцу Виктору рождало среди прихожан много домыслов относительно его прошлого. Многие из домыслов были близки к действительности, так как в городе находились люди, знавшие его по прежней российской епархии на Волге. Знали, что владыка — незаурядный пианист, владеет несколькими языками в совершенстве. Знали также, что он частый гость во флигеле Киры Николаевны Блаженовой. Это никого не удивляло. Находили это вполне естественным, ибо культурный уровень «седой дамы с борзыми» должен был их сблизить на фоне серости окружающей жизни.

К счастью для Киры Николаевны и епископа Виктора, никто не знал, что для частого общения у них была особая, только им известная тайна. Тайна родилась тридцать восемь лет назад в блистательном Петербурге, когда в одну из белых ночей произошла их встреча на великосветском балу. Вскоре они полюбили друг друга. Для Киры Румянцевой первая любовь была таинственным откровением. Молодых людей захватило обоюдно сильное чувство. Они были одинаковы по сословию, но не одинаковы по знатности и богатству. Он, Кондратий Уваров, молодой архитектор, сын преуспевающего в столице адвоката. Она, Кира Румянцева, предки которой веками умножали славу и могущество империи.

Роман скоро стал достоянием общества, весть о нем дошла до слуха отца Киры. Он посчитал Уварова недостойным своей дочери и поспешно выдал ее замуж за губернатора.

Уваров тяжело пережил разлуку с любимой и через год постригся в монашество, в одном из отдаленных монастырей русского Севера. Они не виделись, хотя каждый бережно хранил в памяти мечту о несбывшемся счастье.

Кира Николаевна, переживая несчастья своих браков, в заботах о детях старалась не думать о дорогом человеке.

Только через тридцать восемь лет у пасхальной заутрени нынешнего года в омском соборе Кира Николаевна, окаменев, в одном из служивших архиереев узнала любимого Кондратия Уварова и потеряла в храме сознание.

Они встретились, разъединенные монашеским обетом. Кондратий Уваров, приняв постриг, был мертв, но в его облике жил епископ Виктор. Он бывал у нее во флигеле и часами играл для нее на рояле, и оба думали по-своему о прошлом. При встречах они говорили о чем угодно, но ни единым словом не посмели обмолвиться, что любили друг друга, хотя помнили об этой молодой, торжественной, человеческой любви.

С полудня наплыв густых туч как-то торопливо убрал с Омска позолоту сентябрьского солнца. Накрапывал дождь, по-осеннему тихий, бесшумный.

У Киры Николаевны в этот день обедали епископ Виктор и княжна Ирина Певцова. Епископ высок, худощав. На нем ряса из синего грубого сукна. Густые седые волосы ложатся на плечи. Кустистые брови нависают над глазами. Седая бородка тщательно подстрижена. На груди епископа старинная панагия, сработанная в шестнадцатом веке умелыми руками новгородского мастера. Она из серебра, но позолочена. Ее лицевая створка — плоская чаша из яшмовидного халцедона, а поверх нее накладное золотое Распятие.

Разговор за обедом шел больше о пустяках. Говорили про наступившую осеннюю пору. Не забыли и о грядущей зиме. Никто из них понятия не имел о сибирской стуже, но по рассказам сибиряков, она уже пугала своей суровостью.

Певцова частая гостья Блаженовой. От нее она узнает о всех политических интригах, а также о тех из соотечественниках, кто и по каким причинам обивает пороги иностранных миссий.

Настроение Ирины сегодня удивляло Киру Николаевну. Княжна была молчалива. Пить кофе перешли в маленькую комнатку с одним узким окном, прозванную хозяйкой «тайницкой». Ее бревенчатые стены под цвет устоявшегося горчичного меда. Полумрак комнатки разгоняют огоньки лампадок. Горят они перед иконами в переднем углу, а также перед портретом последней императрицы в траурной бархатной раме.

Обстановки мало. Круглый столик. Два мягких кресла, обитых синим плюшем. У стен две горки из сундучков, окованных медью. В них привезенные из России летописи рода Румянцевых с лет Василия Темного, а также более поздние документы о делах рода «особо полезных» для бывшей Российской империи.

Епископ Виктор, отказавшись от кофе, попросил разрешения потосковать с музыкой. Скоро из гостиной мелодии Моцарта и Шопена прогнали тишину флигеля.

Горничная принесла на подносе серебряный кофейник, сахарницу и две синие чашечки. Поставив поднос на столик, спросила: