Ахмет тоже при оружии, за пазухой наган, а за облучком в ногах у хозяйки трехлинейка. Татарин неплохой стрелок. В девятьсот седьмом на глазах был убит хозяин, а сам он получил тогда рану в бедро.

Марфа Дурыгина у властей в сибирских губерниях слыла за особу знатных статей из-за веры в господа и верности царю. За сорок пять лет в торговой жизни она, сначала при отце, а после при муже, приучилась прибирать к рукам торговлю кожевенными, сыромятными и пеньковыми товарами. Унаследовав после смерти мужа права на большие капиталы, Марфа, мать двух сыновей и дочери, не выпускала из рук своего хозяйского единовластия.

Дочь ее замужем за дельным человеком в Томске. Сыновья при ней в помощниках. Держала их, несмотря на годы, под страхом материнского кулака. Звякала им по сыновьим затылкам и скулам при любом подходящем случае. Старший сын Викентий был дельным мужиком, удачлив в торговле, но с изъяном из-за пристрастия к вину и женским прелестям.

После пятого года Викентий Дурыгин, от испуга перед революцией, связался с «Союзом русского народа» и постепенно прослыл за матерого монархиста со всякой придурью. Во второй год войны с германцем умерла жена Викентия, а он с горя стал зашибать, обзаведясь часто сменяемыми любовницами.

У Викентия два сына. Парни выросли баловнями матери. В восемнадцатом году их призвали в ряды колчаковской армии, но они, благодаря связям отца, околачивались в тыловых частях под Омском.

Младший сын Дементий — любимец Марфы. В детстве его уронила пьяная нянька, и он вырос горбатым. С малолетства пристрастившись к грамоте, Дементий держал в руках всю отчетность и переписку по торговле. Жил бобылем, посвящая досуг церкви.

Оба брата, не будучи близнецами, всех поражали своим сходством, но разнились характерами. Если Викентий был горяч, крут до самодурства, то Дементий мягок как воск, но выминать из себя те или иные фигуры людям не дозволял, защищая свою восковитость по-матерински — кулаками.

В Омске у Дурыгиных хоромы в три этажа, и по воле Марфы во зтором этаже живут сыновья, в первом, парадном, она сама, а третий этаж отдан внукам.

До революции дом Дурыгиных был крепостью, в коей гнездилась праведность православия и житейская греховность. В первый месяц после Февральской революции Марфа, учуяв беду для своего богатства, увезла все состояние в Харбин, в заграничные банки, а сама с сыновьями и внуками укрылась в лесной заимке и объявилась в родном городе только после чехословацкого мятежа.

Осенние звезды гасли одна за другой, как лампады, в которых выгорело масло. В мглистости раннего утра на околицах Омска все еще изредка брякали колотушки. Тройка Дурыгиной, тревожа городских псов, мчалась по пустынным улицам и взмыленная, отфыркиваясь, остановилась перед парадным крыльцом дурыгинского дома с мокрой от росы крапивой в палисаднике.

Ахмет, спрыгнув с козел, вбежал на крыльцо и стал кулаком бить в дверь, но дом казался вымершим.

— Погоди. Береги кулак. Сама попробую пробудить.

Марфа вылезла из экипажа, нагнувшись, подняла с земли обломок кирпича и, подойдя к палисаднику, размахнувшись, кинула его в венецианское окно. Бросок был удачен, зазвенели стекла. В бреши выбитого стекла мелькнула дородная мужская фигура.

— Видать, пробудились, — довольно сказала Марфа кучеру, поднявшись на крыльцо. Парадная дверь распахнулась, из нее в исподнем вышел могучий горбатый мужчина с огненно-рыжей бородой.

Склонившись в поклоне, он поцеловал руку старухи.

— Добро пожаловать, матушка.

— Дрыхните, сукины сыны, до эдакой поры, зля небо жирными задами. С чего это ты сам, Дементий, дверь отпер?

— Так, видать, первым уразумел, что ты, родимая, домой объявилась.

— Анисим где?

— Неможется ему.

— Без меня, вижу, все немощными стали в доме. Сейчас все огляжу, у кого какая хворость.

Говоря сурово, Марфа ласково оглядела младшего сына, провела рукой по его щеке.

— Чего взмок?

— Так от вспотелости. От нежданной встречи с тобой. Не ждали.

— Дурной! Тебе-то чего меня бояться, ты у меня на сердце в теплом месте. Пойдем. Утро со студеностью, а ты в исподнем.

Войдя в дом, Марфа перекрестилась и, не раздеваясь, направилась по коридору к своей опочивальне, но Дементий, опередив ее, с виноватым видом остановился у дверей.

— Чего ты? — спросила удивленная Марфа. — Викентий, что ли, там?

— Викентий в зале, на диване.

— А в моей постели кто? Кто, спрашиваю?

— Она, матушка, Аглая Власовна.

— Какая еще Аглая?