Эспинель Висенте
Шрифт:
Случилось мне, проходя по Генуэзской улице, [267] столкнуться с одним из таких людей, причем я встретился с ним таким образом, что для того, чтобы мне пройти по сухому месту, я заставил его пройти по грязи. Он обернулся ко мне и с высоты своего величия сказал мне:
– Сеньор маркизище, вы не видите, как вы идете?
– Простите, ваша милость, – сказал я ему, – ибо я сделал это неумышленно.
– Так если бы вы сделали это умышленно, – возразил он, – разве вы не лежали бы уже в саване?
267
Улица в Севилье, получившая свое название от живших на ней генуэзцев, которые помогали Фернандо Католику в войне с арабами. В XIV–XV вв. торговые и финансовые интересы Генуи обусловливали дружественные отношения ее с Испанией.
При мне не было шпаги, так как я шел в одежде студента – звание, которым я всегда гордился, – и поэтому я вел себя со всей возможной скромностью, а он со всем высокомерием, каким обладают люди такого сорта.
Я сказал ему:
– Преступление не было таким тяжким, чтобы заслуживать столь великого наказания.
Тогда он сказал мне:
– Прикидываясь дурачком, вы, вероятно, не знаете, с кем вы встретились; но будьте спокойны, я не хочу наказывать вас больше, чем отсчитав на ваших щеках сорок пальцев, – что, по моим расчетам, составляло восемь пощечин.
Я подождал его, и когда он подошел, подняв руки, чтобы привести в исполнение наказание, я воспользовался одним приемом, который у меня всегда хорошо удавался. И было так, что, когда он подходил, поглощенный своим делом, я сделал свое, – и, схватив его шпагу за эфес, я со всей возможной быстротой вытащил ее из ножен. В тот же самый момент я влепил ему в лицо свои пять пальцев и ранил эфесом шпаги в левую щеку.
Увидя себя обезоруженным, он пустился бежать к Градас, [268] а несколько портных начали кричать:
268
Градас – галерея вокруг Севильского собора. Расположенная почти на метр над мостовой, она отделена от улицы массивными мраморными колоннами и цепями. Она служила излюбленным местом свиданий и прогулок для ищущих приключений.
– Победил, победил студент! – И они предупредили меня: – Уходите отсюда, потому что он пошел звать укрывшихся там, и они сейчас же вернутся сюда.
Я пошел в Сан-Франсиско, [269] а этот негодяй, очень бледный, без шпаги, вошел в Апельсиновый корраль, [270] волоча за собой плащ, с залитым кровью лицом, и когда его спросили, что произошло, он ответил, что его окружили тридцать человек и, схватив его, отняли у него шпагу, а когда они его ранили, он зубами отбился от них, откусив одному из них нос, а теперь он пришел за шпагой и щитом, чтобы искрошить их всех в куски. Они поспешили на то место, где произошла ссора, но все ремесленники говорили в мою пользу, на что один из пришедших, сгорбленный человек ниже среднего роста, левша, к которому все, казалось, относились с уважением, сказал:
269
Снесенные теперь церковь и монастырь Сан-Франсиско находились на площади того же имени.
270
Корраль – двор, огороженное пространство. Эспинель имеет в виду Апельсиновый патио, или двор Севильского собора, находящийся в южной части собора перед входом. Этот двор с фонтаном принадлежал еще мечети, которая была перестроена в Севильский собор.
– Ну ладно, у этого человечка, вероятно, хорошая печенка, поэтому нужно их сделать друзьями, потому что раненый – друг всех почтенных членов братства, не пройдет и двух часов, как он будет другом многих, если об этом узнают; позовите бедного малого.
Ремесленники позвали меня, привели также и другого, и, чтобы заключить дружбу, я должен был всех их повести в таверну Пинто и поставить им фанегу касальского; [271] все тогда в один голос сказали:
– Хороший парень; он вполне достоин вступить в наше братство.
271
Фанега – мера сыпучих, иногда и жидких тел, в разных местностях имеющая различный объем. Касальское – красное сладкое вино из местечка Касалья-де-ла-Сьерра, недалеко от Севильи. Вина и водки Касальи до сих пор пользуются известностью в Испании.
Глава III
Так как негодяй остался таким исходом дела очень недоволен, он искал случая отомстить мне и нашел очень хороший. Так как я был новичком и был мало опытен в обычаях Севильи, я был недостаточно осторожен; ибо в такие большие города надлежит вступать с предусмотрительностью, и тот, кто не знаком с ними и не обладает опытностью, должен пользоваться поддержкой обладающего ею, чтобы не оказаться в затруднительном положении.
Я нацепил шпагу, и по обязательствам, какие налагает на себя опоясывающийся ею, с тщеславием отваги и почувствовав себя поэтом и музыкантом, – ибо одного из этих трех обстоятельств было бы достаточно, чтобы повредить лучший рассудок, чем мой, – я начал расправлять крылья больше, чем было хорошо для меня, и считать себя праздным подоконным ухаживателем и влюбляться в каждую встречную, так что не нашлось бы португальца медоточивее меня. [272] В этом мой противник нашел мое слабое место, при помощи слабости одной красивой дамы, в дом которой он был вхож и был там полным господином.
272
Влюбчивость португальцев часто упоминается в испанской литературе и драматургии.
Когда я, как ищущий самку олень, бродил между деревьями Аламеды, [273] я услышал, что меня призывает лань, и, поспешая на призыв, сказал себе:
– Как это возможно, сеньор любезник, быть настолько небрежным, что ваша милость даже не замечает обращенных на нее взоров, более внимательных, чем обыкновенно?
Я взглянул на ее лицо и фигуру, и хотя она была исключительно хороша, я все же ей поверил, ибо я был настолько тщеславен, что готов был верить в возможность любой милости.
273
Аламеда – длинная площадь с тенистыми аллеями и фонтанами, была устроена в 1574 г. ассистентом (градоначальником) Севильи графом де Барахас. Он велел перенести туда из другой части города две гранитные колонны, на которых были поставлены статуи Геркулеса и Юлия Цезаря, давшие название всей Аламеде. В «Сатире на севильских дам» Эспинель говорит, что Аламеда была излюбленным местом для любовных свиданий.
Существовала легенда, что Геркулес был основателем Севильи, и некоторые считали этикоринфские колонны остатками римского храма Геркулеса.
Она говорила:
– Ведь я дошла до такого состояния, что не обращаю внимания ни на собственное достоинство, ни на честь своего супруга! О, да будут прокляты неосторожные глаза, да будут прокляты ноги, переступившие, на мое несчастье, через порог его дома. Ведь я отдала свою свободу тому, кто, не знаю, будет ли уважать ее! Ведь я смотрю на того, кто не знает меня и кого я не знаю, и должна просить того, кто никогда не внимал ничьим просьбам! Лучше мне умереть, чем оказаться во власти того, кто, может быть, будет смеяться надо мной и презрительно отвергнет мои дары!