* * *

Однажды, когда мне было лет девять-десять, Таман позвал меня к себе и познакомил с одним человеком. Человек этот, так же как и Таман, был из чамских мусульман. Высокий и крепкого телосложения, он походил на Тамана тонким носом и бледной кожей. Думаю, ему было за пятьдесят — по камбоджийским меркам, дремучая старость. Таман сказал, что этот человек из тех же мест, что и мой отец. При этом он называл незнакомца дедушкой — так все камбоджийцы уважительно обращаются к старшим по возрасту. Таман сказал, что если я пойду с дедушкой, то попаду на родину отца и отыщу свою семью.

Может, Таман и вправду верил в то, что дедушка позаботится обо мне. Может, он в самом деле считал, что этот старый чам поможет мне отыскать родственников отца. Может, даже не сомневался, что мне будет лучше в долине, со взрослым человеком, который присмотрит за мной. А может, Таман просто-напросто продал меня, хорошо зная, что в лучшем случае я стану старику служанкой.

Я впоследствии долго искала Тамана, мне все хотелось понять, почему он так поступил. Но так и не нашла. К тому же успела понять — почти невозможно узнать, что именно побуждает людей поступать так, а не иначе.

Поначалу дедушка этот мне понравился, и я с радостью пошла за ним. В то время мало кто проявлял ко мне интерес. Я думала, что этот человек и есть мой настоящий дедушка, что он возьмет меня к себе, будет любить. Думала, он знает, где мои родители. Я собрала в узел платье, сшитое мне женой Тамана, а еще деревянные бусы и небольшой кусок ткани красного с черным цвета, вышитой зеленым.

Мы отправились в путь. Шли долго, уходя от знакомых мне мест все дальше и дальше. Дедушка разговорчивостью не отличался, ну да и я тоже не была говоруньей. На языке пнонгов он говорил плохо, и общались мы при помощи самых простых жестов.

Наконец мы вышли к грузовику-лесовозу, вокруг которого копошилось много людей. Я никак не могла взять в толк, что происходит. Грузовик был огромный, один его вид здорово напугал меня. Я ни в какую не соглашалась карабкаться на бревна, как это сделали другие, — я жутко боялась машины. В то время я даже велосипеда не видела, не то что автомобиля.

Я попятилась, но дедушка метнул в мою сторону сердитый взгляд и угрожающе поднял руку. Я не поняла его — меня никогда не били, — но увидела, что выражение лица дедушки изменилось, что он сердится, и испугалась еще больше. Тут рука дедушки опустилась — он ударил с такой силой, что сбил меня с ног. Из щеки у меня потекла кровь. Потом он рывком поставил меня на ноги и втащил в грузовик.

Тогда-то я и поняла, что сделала неправильный выбор, что этот человек плохой, что он вовсе мне не дедушка и не будет меня любить. Но было уже слишком поздно возвращаться.

Глава 2. Деревня

Когда нас наконец высадили из грузовика, мы пересели в какую-то военную машину с солдатами. Потом перебрались в телегу, запряженную лошадьми. Так — где пешком, где на попутном транспорте — мы двигались к какой-то неведомой мне цели. И повсюду рядом были люди — толпы людей. Перемены, произошедшие в стране, затронули почти всех камбоджийцев, все снова оказались в пути. В 1979-м, после четырех лет, в течение которых «красные кхмеры» атаковали границы, Камбоджу захватил коммунистический Вьетнам. Одержав над «красными кхмерами» победу, вьетнамцы учредили новое правительство; отовсюду начали возвращаться в родные деревни голодные и запуганные люди. Прошел уже почти год, а страна еще пребывала в движении.

Но тогда я, конечно, ничего этого не знала, только удивлена и ошарашена была таким количеством идущих куда-то людей. Люди, дороги, мотоциклы. И шум. Я видела красивых людей с бледной кожей и в затейливых одеждах. На рынках продавались вилки, фляги, шнурки, ботинки, спички, сигареты, лекарства, косметика, радиоприемники, ружья — ничего из этого я раньше никогда не видела. Повсюду блестел металл, пестрели краски.

Мы продвигались на юго-восток, через границу, во Вьетнам, хотя само слово «Вьетнам» или даже «Камбоджа» для меня тогда ничего еще не значило. Дедушка перевозил из леса сандаловую древесину какому-то торговцу в Далате — высокогорной области южного Вьетнама. Я помогала ему. После Далата мы поехали на юг, в сторону Сайгона, а затем кружным путем обратно.

Однажды на глаза мне попалась группа вьетнамских девочек — в своих длинных белых развевающихся платьях и легких брюках они походили на стайку белых птиц. Я смотрела как зачарованная. Это, судя по всему, были школьницы, но я понятия не имела, что такое школа, даже не думала, что сама когда-нибудь пойду учиться. Этих девочек я воспринимала скорее как ангелов.

Помню, где бы я ни оказалась, с ужасом наблюдала людей, орущих друг на друга. И везде, а в особенности во Вьетнаме, ко мне относились с презрением, видели во мне темнокожую замарашку, у которой и ума-то никакого — так, пенек с глазами. Меня пихали, на меня кричали, оскорбляли…

Я ничего не понимала, но ни о чем не спрашивала. Все было такое чужое, такое опасное. Когда дедушка купил у вьетнамцев суп, я попыталась есть длинные и скользкие нити лапши руками, хотя суп был ужасно горячим.

Мы двинулись в обратном направлении, на север, к реке Меконг. Мои глаза скользили по незнакомому пейзажу, не вызывая никаких эмоций, — ничто не напоминало мне родных картин сельской Камбоджи с бескрайними, засаженными рисом низменностями. Вокруг меня была пустота — такая же, как и в душе. Я оказалась посреди этих враждебных равнин, но не теряла духа, потому что у меня была цель — найти родителей. Однако уверенности в том, что мне удастся это сделать, у меня поубавилось.