А потом втянул шею-пасть в костистые плечи — чтобы через мгновение, подав её резко вперёд, плюнуть. Клубком не то змей, не то языков.

Когда харкотина врезалась мне в лицо, оказалось, что это пиявки. Огромные и очень проворные. Они тут же впились в щеки, лоб, в губы; а одна — в левое веко. Было чудовищно больно — точно на меня плеснули кипятком. Я сразу потерял ориентацию в пространстве. Выронив шашку, принялся с диким рёвом сдирать ногтями извивающихся паразитов. Казалось, они отрываются вместе с кожей и мясом. Кусочком сознания, чудом сохранившим трезвость мысли, я понимал, что являюсь сейчас лёгкой добычей для вурдалака Куклина. Поэтому отступал назад, брыкаясь вслепую ногами. Упырь все не нападал.

Выцарапав последнюю пиявку, я приоткрыл один глаз.

Чудовище тонуло. Из взбаламученного «окна» топи выставлялась только мучительно вытянутая шея с разинутой пастью да скрюченная кисть.

— О-ом-мохы-ы-ы-ы, — вырывался из пасти почти человеческий стон.

Рядом, на травяной кочке, сидела Мурка и внимательно наблюдала за гибнущим вурдалаком.

— Ты едва не опоздала, девочка, — пробормотал я окровавленным ртом.

Мурка неодобрительно скосила на меня глаз.

— Отличная работа! — победоносно заорал Рыков. — Иди сюда, я обниму тебя, Родька!

— С гребаными упырями обниматься…

Он услышал и захохотал. Потом резко оборвал смех и повторил, выговаривая слова заботливо и душевно:

— Подойди, Раскольник. Ты же кровью истечёшь. А я в секунду остановлю кровотечение. Подойди ко мне.

И вновь тело перестало слушаться разума; ноги сами собой понесли меня к проклятому патриарху. Глаза залило кровью из ран на лбу, я не видел, куда ступаю, спотыкался, матерился, но шёл. Приблизился. Он сказал «замри, мальчик» — и принялся вылизыватьмоё лицо горячим мокрым язычищем. Начал со рта.

— Сейчас вырвет, — предупредил я, едва Рыков оставил в покое мои губы и взялся за глаз.

— Перетерпишь. Иначе заставлю сожрать всё, что попадёт на меня.

Пришлось терпеть. Зато когда он закончил омерзительные процедуры, рожа моя стала как новенькая. Возможно, на ней остались язвочки от челюстей пиявок, но боль прошла совершенно. И кровь больше не сочилась.

— Вот почти и все, — объявил полковник, с любовью поглядывая на рюкзачок. — Осталось решить вопрос с докучливым лейтенантом. Почему-то он все ещё не утонул. Может, упихнуть его палкой? Или пальнуть в глотку из ружья?

— Как выяснилось, вы вообще живучие твари, — сказал я. — Поэтому у меня есть предложение получше.

— Граната! — весело воскликнул Рыков. Настроение у него было замечательное. — Но где же она?

Я мотнул головой:

— Сунул в рюкзак, когда передавал его Вере. Нужно было освободить руки для ружья. Повернись-ка, красавица.

Вера, все ещё безмолвная и заторможенная, будто сомнамбула, медленно повернулась. Когда полковник понял, чтоя собираюсь сделать, было уже поздно. Упёршись левой рукой между лопаток Веры, я с силой дёрнул рюкзачок на себя. «Липучки» на лямках расстегнулись.

— Стой! — жутко закричал Рыков.

— Мурка! — скомандовал я.

Росомаха, давно уже подкравшаяся сзади, сшибла полковника на землю. Затем несильным ударом лапы хлопнула его по затылку.

— Это предупреждение, — сказал я. — Не вздумай проверять её реакцию, полковник. Переломить упырю шею для Мурки легче, чем для тебя — вылизать мой глаз.

И всё-таки отходил с опаской. По пути подобрал шашку, обтёр о штаны, сунул в ножны. После чего, прыгая с кочки на кочку, подобрался к не желающему тонуть Куклину. Подсунул под когтистые пальцы рюкзачок с Книгой Рафли. Пальцы судорожно сжались, дёрнулись — и упырь, будто только того и дожидался, ухнул в трясину целиком. Лишь на месте широко разинутой пасти закрутилась воронка жидкой грязи.

В эту воронку я и метнул гранату. Изо всех сил рванулся обратно, прыгнул, закрывая голову руками, вжался в мокрую траву и почувствовал, как вздрогнула земля. На спину и затылок упало несколько ошмётков грязи.

Рыков зарыдал в голос, словно единственного ребёнка потерял.

Я встал, развернулся. На взбаламученную поверхность болота поднимались пузыри.

— Вот теперь действительно все, — тихо проговорил я и крикнул: — Мурка, девочка, отпусти полковника. Его время ещё не наступило. А ты, Рыков, не забывай наш договор.

— Какой договор, гадёныш? — всхлипывая, провыл тот. — Книгу-то ты уничтожил.

— Зато жизнь тебе сохранил, ночной.Если это можно назвать жизнью. И жену. Если это можно назвать женой. Пошли, Мурка.

На земле валялись противосолнечные очки с синими стёклами. Одна дужка была погнута. Сначала я хотел наступить на них, но потом раздумал и перешагнул.

Уже заведя машину, вспомнил, что мой боевой плащ так и остался валяться на болоте. Возвращаться за ним жутко не хотелось.