Луи — который давно избавился от бремени настоящего имени, Луиджи Зуккини, — вырос в Маленькой Италии Кливленда, между Мейфилд-роуд и кладбищем Лейквью, на десять лет раньше Ника Джерачи и на пару кварталов севернее. Они дружили по большей части оттого, что играли в соперничающих баскетбольных командах в Альта-Хаус: будучи одного роста, блокировали друг друга. Луи впоследствии открыл дело в Кливленде и оградился им, как забором. Когда Ник взял на себя управление остатками regimeСанни Корлеоне, первым заданием стало учреждение наркобизнеса для семьи — не хватало людей, и пришлось подтянуть старых товарищей из Кливленда. Луи очень пригодился в создании берегового плацдарма в Джексонвилле в прямом и переносном смысле. Он решал проблемы в доках и следил за приобретением грузовиков и наймом водителей, необходимых, чтобы товар достиг места назначения. Ему удавалось покрывать интересные детали, которые неизменно всплывают, когда занимаешься столь щепетильным импортом и экспортом. За последний год — по той причине, что, кроме Момо Бароне, в Нью-Йорке никто не мог отличить Луи Зука от цукини, [27] — он стал одним из самых полезных и надежных союзников Ника, пробивающегося обратно к власти. Даже адвоката из Филадельфии, который проанализировал юридическое положение Джерачи и пришел к выводу, что ему невозможно пришить уголовные дела, и того нашел Луи Зук.

Снаружи магазин Зука не производил должного впечатления: бронированная витрина в районе, который не был ни черным, ни белым. Названия торговых марок наручных часов, официальным дилером которых являлся Луи, висели на зеркальном стекле.

— Грузовик для развозки хлеба? — ухмыльнулся Луи, оторвав взгляд от прилавка, когда вошел Ник.

Джерачи подошел к другу обняться.

— Знаешь, помню, в детстве отец водил такой же.

— Мои соболезнования. Я послал вдове цветы.

— Спасибо. — Ник не давал воли эмоциям, сдерживая ярость, которой никогда не угаснуть.

— Значит, ты выбрал эту колымагу из сентиментальности?

— Вроде того. Вообще я ожидал от тебя благодарности. Национальный хлебопекарный бренд, хорошая грузоподъемность. Можно ехать куда угодно и везти что угодно. Достаточно на всякий случай утрамбовать наружный слой буханками.

— Так вот как мы Дела делаем? — озадаченно произнес Зук. Важная деталь его работы состояла в том, чтобы вышестоящие люди, в особенности Ник, не знали, как именно делаются дела.

— Соображаешь. Я ничего не говорил.

— Разве ты что-то сказал? Плохо слышу в последнее время.

— Что у тебя есть для меня?

— Смотри сам. — Луи кивнул в сторону парковки. Ник выглянул через дверь.

— Тот «Додж» пятьдесят девятого года?

— Полностью подходит твоему описанию, — ответил Луи, имея в виду: подержанная машина, неприметная, хорошей марки, в хорошем состоянии, никакого подгона под требования потребителя, кроме пуленепробиваемых стекол.

Луи продемонстрировал Нику три пары часов «Картье», инкрустированных бриллиантами, — символ времени, которое нужно восполнить Шарлотте, Барб и Бев. Сзади дарственные надписи.

— Изумительно, — сказал Джерачи. — Заверни их. Сколько я тебе должен?

— Нисколько.

— Послушай, ты так много для меня сделал, это я обязан тебе. Все-таки сколько?

— Говорю же, Ник, мы в расчете. Мне скоро шестьдесят, у меня дом на пляже, сбережений достаточно, чтобы никчемные мои дети ни дня не работали. Без тебя я разбитый старик, морозящий яйца в Кливленде, работая с тупарями, которые продают краденые флаконы «Эйвон» и «Тапперуэр».

Ник не знал, что это, но живо представил картину.

Он постучал Луи по плечу.

— А без тебя я бы…

— Брось, — отмахнулся Луи. — Когда это закончится? Послушай, не хочу проявить излишнее любопытство, но не оставил ли ты где владельца пекарни с острым желанием вернуть свой грузовик?

Джерачи покачал головой. В Новом Орлеане поставщиков того сорта хлеба проглотил Карло Кит. Грузовик списали. Серийный номер утерян.

— Один друг подарил, — сказал Ник.

В эту секунду в дверь вломился парикмахер из салона напротив.

— Я не виноват, — уверил он.

— В чем, Харлан? — спросил Зук.

— В смерти президента.

— А кто тебя обвиняет?

— Никто, но ведь кто-то взял и пристрелил его.

— Президента убили? — спросил Джерачи.

— В Майами, да, сэр. По всем каналам сообщают.

— Ты нас разыгрываешь, — сказал Зук.

— Я постоянно говорил, что хочу пристрелить этого любителя негров, а теперь его убрали, и удовольствия тут мало. Я все время находился на работе. У меня есть алиби.

— Не смей даже шутить о таких вещах, Харлан. Он мертв?

— Откуда мне знать? Меня же там не было, понятия не имею, что с убийцей.

— Я не про убийцу спрашиваю, про президента.

— Похоже… вероятно, да.

— Кто стрелял? — не выдержал Джерачи.

— Могу поклясться на кипе Библии, мистер, не знаю и предположить не могу. — Парикмахер захлопнул за собой дверь и был таков.

— Сумасшедший расист, — пробурчал Зук. У него был старый ламповый радиоприемник, который он пытался вернуть к жизни.