Бертеги приблизился к двери. Она была старой и трухлявой, однако запертой на прочный врезной замок, из тех, какие делали в старину. С таким замком было сложнее справиться, чем с висячим. Но у комиссара не было выбора. Он вернулся в ту часть подвала, где громоздился старый хлам, и осветил его фонариком в поисках какой-нибудь подушки. Вместо нее ему подвернулась перина. Это тоже годилось. Бертеги подтащил перину к запертой двери, свернул в рулон и просунул в него дуло пистолета. Потом выстрелил. Выстрел был приглушенный и не мог привлечь чье-либо внимание. Затем Бертеги отбросил перину, над которой взлетело облачко перьев, и посмотрел на замок. Тот почернел и оплавился.

Бертеги взялся левой рукой за ручку двери, сжимая правой пистолет, глубоко вздохнул и рванул на себя дверь изо всех сил. Она распахнулась. За ней зияла непроглядная черная пустота.

Взяв фонарик, он посветил внутрь и увидел нечто вроде низкого сводчатого коридора, уходящего в темноту. Ему вспомнились слова доктора Либермана: «Во многих старинных домах есть подземные ходы, которые ведут в самые недра города…»

Значит, из подвала Ле Гаррека можно было попасть не только в комнату, похожую на убежище вампиров, но еще и в подземный ход. И куда-то по этому ходу выйти… Может быть, туда, где заперты Мэрил и Дженни?

Не раздумывая, Бертеги двинулся вперед.

Женщина, одетая в старый потрепанный розовый халат, сидела напротив нее в старом кресле, под тусклым светом лампы. Хотя «сидела» было не совсем подходящее слово — женщина скорее растекалась, словно гигантская медуза. Нептунианка, без всякого сомнения, подумала Сюзи Блэр. Знак Рыб — или же Рыбы в асцеденте… Нептун иногда порождает гениев или великих мистиков. Среди нептуниан также много тех, кто подвержен неврозам, приводящим к всевозможным излишествам, — таков их способ бегства от реальности…

— Он пришел однажды днем, — наконец сказала женщина. — Когда я присматривала за ребенком…

Сюзи не произнесла ни слова. Женщина особо не противилась, когда ее сын ввел в квартиру незнакомую гостью, — лишь изумленно раскрыла глаза, но почти сразу же обмякла, сдалась, даже не пытаясь бороться. Однако Сюзи знала, что излишний нажим не приведет ни к чему хорошему.

— Он никогда не думал, что у него может быть ребенок, — продолжала она монотонным голосом, глядя в одну точку пред собой. На ее оплывшем лице отражалась огромная усталость. — Он никогда не интересовался девушками… во всяком случае, так, как все остальные…

Я его всю жизнь знала. Моя мать вела хозяйство у них в доме — она была кем-то вроде экономки, потому что это были не те люди, которые довольствовались бы обычной домработницей… Да, я его знала. И его мать, и сестру… Его сестра…

Она недоговорила. Не дряблый двойной подбородок задрожал.

— Когда он собрался уезжать в Париж, он попросил меня поехать вместе с ним. Ему нужен был кто-то для разных поручений Кто-то из Лавилль-Сен-Жур, кто знает город и его самого… знает, что здесь происходит. Я всегда знала, кто он на самом деле…

Он попросил меня наблюдать за ней… за этой художницей. Еще до того, как у нее родился ребенок. Присматривать за ней… издалека. Даже в то время, когда шел процесс по его делу, и… все прочее. Я делала все, как он говорил.

Женщина замолчала, переведя глаза на бутылку. Сюзи по-прежнему хранила молчание. О, безусловно, ее собеседница нептунианка: любое волнение в их застывшем подводном мире вызывает у нептуниан растерянность и смятение и заставляет их искать защиты у наставников и учителей — самого разного сорта… Любила ли она своего патрона или смертельно боялась? Так или иначе, она подчинялась ему беспрекословно.

— Я сблизилась с ней и, когда они с мужем переехали сюда, последовала за ними. Поселилась в том же самом подъезде. И стала ждать.

Он появился примерно полтора года спустя после… после пламени. Я знала, что он должен вернуться. Потому что я дала ему знать о ребенке. И о том, что это его ребенок. В этом я была уверена — он как две капли воды был похож на его младшую сестру в том же возрасте.

Теперь ее слабый и как бы тоже дряблый голос звучал тверже, и фразы лились одна за другой без всяких затруднений.

— Именно я за ним присматривала, потому что они оба работали — а она еще и рисовала, для этого тоже нужно было время. Вот тогда он и приходил — так часто, как только мог. У него был ключ от парковки. Он входил с той стороны и пешком поднимался по лестнице, чтобы ни с кем не столкнуться: здешние жильцы всегда ездят на лифте. Он подолгу оставался с ребенком. Разговаривал с ним. Целыми часами… Я никогда в жизни не видела, чтобы мужчины так долго разговаривали с детьми. О, конечно, он был не такой, как другие отцы. Он никогда не сюсюкал, не разговаривал тем языком, каким обычно говорят с младенцами. Нет, он рассказывал ему, как взрослому, о Лавилле — о горгульях на соборе, о лицее «Сент-Экзюпери»… и о тумане… и о парке… И говорил, что однажды они там встретятся. Что это судьба. Что он наследник и его сын будет наследовать ему. Да, они встретятся, потому что так предрешено судьбой. И тогда ребенок узнает, кто его настоящий отец. И поймет, почему должен стать его наследником, — иными словами, пойти по предначертанному пути. За это придется заплатить величайшими страданиями, говорил он, которые будут мучительны и сделают ребенка несчастным: он потеряет человека, которого считал своим отцом, но который ему на самом деле не отец, — и когда-нибудь он об этом узнает. О да, он говорил и говорил — целыми днями… потом брал ребенка за ручку и проводил ею по своему лицу — как будто хотел, чтобы тот к нему привык.