Она и сама была малость странная… Я иногда думал: а не она его втравила во все эти дела?.. Хотя, может, и наоборот — не знаю… Во всяком случае, они не очень-то ладили, и он постоянно на нее орал. Он вообще был скор на расправу… За игрой — другое дело, тут он и бровью не поведет, выдержка у него была железная… а в жизни лучше было с ним не связываться… Но все-таки он от нее не уходил. Иногда устраивал загулы, но никем серьезно не увлекался… хотя мог снять любую. Я не очень любил ходить в гости в тот дом, все время себя чувствовал не в своей тарелке. Какая-то грязная атмосфера там была…

Бертеги промолчал: он думал о мальчике, который встает по утрам, чтобы идти в школу, и застает в семейной столовой импровизированный игорный притон, весь в клубах табачного дыма, пропитанный запахами сигарет и виски… А что еще приходилось наблюдать Николя Ле Гарреку?.. Могли он вернуться, чтобы отомстить? Отомстить матери, которая лишила его нормального детства? Какие следы оставило в нем пережитое? И достаточно ли ему было писать книги, чтобы лечить свои травмы? «Сублимироваться в творчестве», как выражалась Мэрил?

— Когда ты потерял его из виду?

— Ну, это случилось не сразу, а мало-помалу. Скажем так — когда он стал все чаще одеваться в черное, если ты понимаешь, о чем я. Время от времени я с ним встречался, потому что у нас все еще оставались… кое-какие общие дела.

— И что с ним стало в конце концов?

Джионелли усмехнулся.

— Да я б тебе сам заплатил, если бы ты мне сказал! Кое-кто говорил, что его запалили… в обоих смыслах.

— Это как?

— Ну, сам подумай, комиссар. Когда имеешь дело с людьми вроде Талько, они от тебя избавятся, как только запахнет паленым… В каждой семье свои правила, так? Когда не слишком хорошо сделаешь свою работу… немножко бензина — и привет. Отправишься прямо в ад, самой короткой дорогой — через огонь.

Другие говорили, что он лег на дно, — когда легавые начали разнюхивать подробности по «делу Талько», он отрыл свою кубышку и смылся куда подальше…

— Но ты, я смотрю, в это не очень-то веришь.

— Нет. Потому что, когда он исчез, легавые еще закрывали глаза на все дела Талько… не задаром, конечно…

— Ну, а ты сам что думаешь?

— Точно я ничего не знаю, но… Однажды, где-то год спустя после тех событий, я его встретил в «Эмбасси»… может, знаешь, это дижонский кабак, где кого только не встретишь: и богачей, и шлюх, и сутенеров, и дорогих докторов… ну, короче, я у него спросил, как жизнь, и все такое… Мы были одни у барной стойки, и Вильбуа мне говорит: «ОН меня оставил, Пьеро… Да, ОН от меня отвернулся…» «Кто?» — спрашиваю. А он говорит, как будто не слышал: «Никогда не связывайся с бабой, у которой уже есть щенок, не от тебя. Потому что однажды этот щенок станет взрослым». И вот я смотрю на его лицо — а вокруг свет, музыка, шум, — и мне вдруг чудится, что рядом со мной покойник сидит. Лицо у него вдруг стало такое… как маска. Маска мертвеца.

Джионелли замолчал. «Так, ну и что все это значит?» — подумал Бертеги.

— А после этого ты с ним виделся? — спросил он.

— Нет, это был последний раз. И слава Богу, потому что… — Джионелли поморщился, — тот раз я не скоро забыл… Да вот и снова вспомнил, хотя уже двадцать лет прошло… Иногда до меня доходили какие-то слухи про Вильбуа, да и то из вторых, если не из десятых рук: встретишь иногда какого-то типа, который недавно встречал еще одного типа, а тот — еще одного, и так далее, и вот последний тип совсем недавно видел Вильбуа — во Франции, или на Балеарских островах, или на Луне… в общем, балаболят кто во что горазд…

— А когда ты в последний раз слышал что-то в этом роде?

— Не помню… с полгода назад.

— От кого?

Джионелли пожал худыми плечами.

— Тоже не помню. Да и потом, никто из моих… знакомых не будет в восторге, если я направлю тебя к ним. Ты просто потеряешь время.

— Это почему же?

— Потому что в любом случае Вильбуа уже поздно ловить. Я думаю, что сегодня он гораздо больше похож на собственную тень — таким я его видел последний раз в «Эмбасси», — чем на того типа, которого я знал раньше… с этими его роскошными костюмами… если ты понимаешь, о чем я.

Нет, Бертеги не слишком хорошо понимал… не желал понимать. Он испытывал какую-то смутную тревогу, какое-то иррациональное беспокойство, не свойственное его реалистической натуре полицейского и противоречащее картезианским убеждениям, которых он придерживался всю жизнь. Внезапно комиссар заметил, что он и Джионелли остались единственными посетителями в кафе и вокруг стоит тишина, нарушаемая лишь негромким шумом кофейного автомата.

— И последнее, — сказал он. — Соня была на похоронах Одиль Ле Гаррек…

— Ничего удивительного, — почти прошептал Джионелли. — Соня… потеряла сестру, еще в детстве. Сестру-близняшку. Она исчезла во время школьного пикника за городом. Ее так и не нашли… Это случилось осенью, примерно в то же время, что сейчас, в октябре — ноябре… В тот день был густой туман. И никто ничего не заметил, потому что обе сестры были очень похожи и одинаково одеты. Тогда была эта дурацкая мода — одевать близнецов одинаково… В общем, так и не узнали, что с ней случилось… Но, конечно, ходили всякие слухи… Соня так и не оправилась после того случая. Она не вышла замуж, не устроила свою жизнь… не хотела иметь детей. «С детьми столько волнений, Пьеро, — так она мне говорила. — Все время боишься, что с ними что-нибудь случится…» Но самое странное то, что она так и не уехала из города. Как будто этот туман ее… в общем, даже не знаю.