Шрифт:
— Панамка — это некрасиво, — подмигнув, ответила Елена, — неужели ты думаешь, я стала бы одеваться, как эти из Хаганы или Пальмаха?
Она крепко обняла Итту. Парикмахерша Анжелика сделала Елене высокую прическу и покрыла ее слоем лака. Портниха Гина пришла с только что сшитым костюмом и деревянным ящичком, чтобы на месте совершить любые поправки. К делу подключили и продавщицу обуви Ривку, та одолжила Елене туфли на высоком каблуке.
К предпраздничному вечеру Елена была полностью экипирована: красный костюм, черная шляпка, остроносые туфли на высоком каблуке. Для полноты картины Елена купила еще букет роз в целлофановой обертке.
В праздничный вечер мы с Еленой пришли во двор Комемов. Вокруг толпились люди с растрепанными волосами, в сандалиях, все — и мужчины, и женщины — были в одежде цвета хаки. У них пахло фалафелем, хумусом и техиной, а хлеб назывался питой.
На лужайке стояла Елена: в красном костюме, с красным лаком на ногтях и накрашенными губами, в лакированных туфлях, с лаковой сумочкой и букетом роз, обвязанным красными и розовыми ленточками. К нам подошел хозяин дома, добродушный, мускулистый, загорелый мужчина, и представился:
— Шалтиэль Комем. — Он откинул назад волосы и протянул правую руку.
Металлическим, поначалу срывающимся и дрожащим, голосом Елена произнесла:
— А меня в Израиле зовут Елена Барашек-на-убой, — и тоже протянула руку.
Шалтиэль Комем наморщил лоб и приподнял бровь:
— Что?
Пожимая ему руку, Елена повторила:
— Елена Барашек-на-убой. Ну, вы же знаете. — И она еще раз медленно повторила: — Елена Барашек-на-убой.
Этим вечером мы с Еленой возвращались домой одни.
Уриэля Комема я больше ни разу не видела.
У входа в Тель-Авивский университет ко мне подошел седой мужчина и неуверенно спросил:
— Элизабет? Это ты?
— Да, — ответила я.
— Меня зовут Комем, помнишь меня?
Я вспомнила.
— Чем занимаешься?
— Работаю в университете Сан-Диего, на историческом факультете. — Сглотнув, он продолжил. — Я руководитель научно-исследовательского института, изучающего историю Катастрофы.
Я промолчала.
— Меня часто спрашивают, как я, уроженец Израиля, смог связать свою жизнь с изучением Катастрофы, я всегда рассказываю своим студентам, да и вообще всем, как после окончания Шестидневной войны мы переехали с военно-воздушной базы в городской квартал. Там я понял, что в Израиле есть другие планеты и другие солдаты войска Господнего. Там я встретил странную женщину, которая до основания перевернула все мои представления о мире.
Он смущенно замолчал, потом сказал:
— Передавай ей привет и скажи, что я ей очень благодарен.
Пуримшпиль
Перед сном Елена любила читать сказки: «Золушку», «Белоснежку», «Гензель и Гретель», «Златовласку и трех медведей». Пока я не выросла, она читала их вслух, потом — про себя. Каждый вечер посвящался одной сказке, причем, доходя до конца, Елена начинала читать сначала.
В вечер «Гензеля и Гретель» Елена разбрасывала по всему дому шоколадки, в вечер «Золушки» ставила на кухонный стол тыкву, а в вечер «Златовласки» заставляла холодильник медом. И всякий раз загадочным, как у радиоведущего Шмулика Розена, голосом спрашивала:
— Итак, какую сказку мы будем слушать на этот раз?
Читала она медленно и громко, словно стараясь задержать наступление темноты, а когда заканчивала, за окном уже стояла глубокая ночь. Елена освещала каждый уголок квартиры. Иногда с помощью лампочек, но чаще поминальными свечами.
— Поминальные свечи дешевле электричества, — как-то раз объяснила она. — Я зажигаю их, когда кончаются деньги.
Елена смахнула покатившуюся по щеке слезу. Дав глазам высохнуть, она пожелала мне спокойной ночи и вышла из комнаты.
Даже когда я стала взрослой, Елена продолжала читать сказки каждый вечер. Словно оправдываясь, она говорила:
— Я привыкла и просто не могу уснуть без этого.
Когда врач захотел прописать ей снотворное, Елена ответила:
— Спасибо, как-нибудь обойдусь, у меня есть свой, сказочный рецепт.
Хотя бывали ночи, когда одних сказок не хватало. Елена просыпалась с криком, нарастающим и затихающим, как вой сирены. Вскакивала и металась по комнате, не находя себе места.