– Почему?

– Да потому что хочу догнать время, упущенное на больничной койке. И это мне удается. И я испытываю от этого такой подъем! Ведь мой возраст не позволяет мне рассчитывать на большую перспективу. Я не из верующих. Так что мне нужно, как можно больше успеть на земле. Я не предполагаю, что, оказавшись под землей, попаду на небо и продолжу там то, чего не сделал здесь.

Кстати, певцы не уходят на пенсию — они падают, как деревья… Кажется, так сказал великий хореограф Юрий Григорович. Постоянно делать дело — это моя единственная болезнь, от которой я бы не хотел избавиться. К сожалению, с возрастом все чаще приходится бороться с болезнями, которые делать дело мешают. Я не сторонник лечиться за границей. Однако какие- то болезни где-то лечат лучше. Вот и оказываешься перед необходимостью ехать туда… Примерно в апреле 2004 года обнаружился у меня рак мочевого пузыря. Сделали в онкологическом центре на Каширке операцию. К концу года выяснилось: неудачно! И вот… не я, а наши светила из АО "Медицина" принимают решение оперировать меня в Германии, потому что лучший на сегодня специалист по этому делу профессор Петер Альтхаус находится в Берлине. Закончил он когда-то еще в Ленинграде Военную Медицинскую Академию. Альтхаус — гениальный хирург и… никакой доктор. Он умеет отлично оперировать и почти не умеет лечить после операции. Поэтому сразу после хирургии надо было бы вернуться на лечение домой. Лечащие врачи у нас — лучше! К сожалению, понял я это только тогда, когда в Германии "долечили" меня до повторной операции…

Как это произошло? Рассказываю. В конце 2004 года вопрос для меня стоял между жизнью и смертью. Конечно, не один врач точно не скажет: кто сколько протянет. Мне определили срок около полутора месяцев. Хотя были дни, когда буквально пять-шесть дней могли решить судьбу. Начали лихорадочно искать выход из создавшейся ситуации. Пытались искать помощи у китайцев.

Но одно их светило, осмотрев меня, сделало вывод: "К сожалению, тибетская медицина помочь Вам уже не сможет. Нужна срочная операция!" По Интернету определили: лучшие результаты на сегодняшний день по такого рода операциям — у Альтхауса! Так я оказался в Берлине. И сразу понял, что легко германская медицина мне не дастся.

Началось с незнания языка Врачи и медперсонал не знали русского, а мы с женой не знаем немецкого. Это сразу осложнило мое положение: и с анализами, и с диагностикой, и с лечением, а главное — с настроением, когда тебя не понимают, и ты не знаешь, что от тебя хотят, и не можешь объяснить, что у тебя болит…

Осложняла положение и так называемая "немецкая скромность в медицине". В России сейчас много клиник, особенно частных, с хорошими, с человеческими условиями. У Альтхауса обыкновенная клиника с обыкновенными палатами. Все чистенько. Все стерильно. Хорошо оборудовано разными спецтехнологиями, прекрасное обеспечение всеми необходимыми лекарствами. Но, как мне представляется, нет человеческого отношения к больному. Нет сострадания!

Не больница, а какая-то машина по ремонту и восстановлению здоровья пациентов. Одним словом — клиника… Все время мною чувствовалась там какая-то ущербность! И не потому, что: "Ах! Они не знают Кобзона…" Ну и плевать. Это, может быть, даже лучше… с той точки зрения, что не переусердствуют. Однако то, что Альтхаус не имеет достаточного опыта в лечении после операции, сразу дало себя знать…

Сердце меня не подводило. И я категорически отказывался от эхокардиографии. Однако Альтхаус настоял. Я стал глотать эту "кишку". И у меня не просто шов разошелся, а разорвался живот… Живот просто в разные стороны разлетелся. И если бы только живот… Все внутренние швы тоже к черту полетели. Так что Альтхаус меня повторно всего перешивал…

Иначе и быть не могло. Швы-то были свежие. Врач, если он в лечении опытный, должен знать, что такая процедура может вызвать рвотный рефлекс и от рвотных содроганий привести к серьезным повреждениям результатов операции… Теперь-то — Альтхаус сказал — он будет это знать. А ведь сразу не прислушался. Хотя я умолял его не делать этого. Хорошо, если мой печальный урок послужит ему наукой. Ведь хирург-то он — гениальный!

Еще, что мне очень не понравилось, они очень "любят" иностранных больных. Потому что им в счет можно записать все: нитку или бинтик дали — в счет! Не говоря уже об уколах Их, сразу бегут включать в стоимость. Шагу не сделают без счета! Деньги сосут, как пылесос — пыль. Просто жуть в отношении иностранных пациентов. Своих, немцев, они так не "обштопывают", потому что своих лечат по страховке государства. А за счет государства у них особо не разживешься…

В итоге (меньше, чем за месяц) пришлось перенести два сильнейших наркоза Наркоз уже сам по себе не подарок. Нередко приводит к многолетним головным болям. Выручил мой сильный организм. К счастью, оба раза я вышел из наркоза нормально.

"Эксперимент с глотанием кишки" отобрал столько сил, что я потерял 18 килограммов веса, а непредвиденно огромный объем антибиотиков так сжег слизистую, что долгое время при приеме пищи я испытывал не только боль, но и безразличие и даже отвращение к еде. Смотреть на нее не мог. Произошла полная потеря аппетита. До неузнаваемости изменился, ухудшился и ослаб голос. Голос, главный инструмент певца, оказался на грани исчезновения…

Нужно было много пить и не двигаться. Ни то, ни другое практически было невозможно. Когда я начинал много пить, это вызывало тяжелую рвоту… Однако первое основательное ухудшение началось уже через четыре дня после операции. По легким ударила пневмония. Потом "наступил" сепсис правой почки. Затем "случился" этот злополучный "эксперимент", закончившийся разрывами швов, от которого я так отбивался, и который мне все-таки навязали. Вместе с тем (теперь, когда я уже могу называть себя здоровым человеком), кому бы я не показывался в нашем АО "Медицина", все говорят о ювелирности сделанной Альтхаусом операции. Говорят: "Если честно, у нас бы никто так не смог!" Это говорят такие знаменитые врачи, как Ройтберг, Грицай, Велиев, Матвеев… У нас, конечно, делают подобные операции. Сплошь и рядом делают. Но… с выводом мочеточников на внешнюю сторону, т. е. — через трубочку в боку. В результате, можно сказать, человек становится инвалидом, крайне ограниченным в движениях. А сделать так, чтобы чужой, искусственный, мочевой пузырь работал, как родной, у нас пока никто не умеет.

– Вы его искусственность чувствуете? — спрашиваю я.

– Конечно. Я еще не привык к нему, как к своему собственному. Поэтому, конечно, пока чувствую дискомфорт, — признается Кобзон.

– Я много раз убеждался, что Вы — сильный человек, — восхищаюсь я и вдруг (внезапно даже для самого себя) интересуюсь. — А было ли у Вас отчаяние, когда все это произошло?

– Было! — одним словом, но как-то очень значительно отвечает Кобзон.

– И как это было? — удивляясь неожиданности такого ответа, уточняю я. — Вы что, в Бога поверили? Или что?