Харченко старался отогнать от себя эти мысли. Но и другие — были не лучше. «Железняков» держится на плаву и может бороться со штормом только до тех пор, пока исправно работают машины. Если они сдадут, первая же волна понесет его, как пустую консервную банку. А если укачает непривычную к штормам машинную команду? Что тогда? А рулевой… Выдержит ли он? Командир взглянул на Громова. Ну, этот парень прямо-таки склепан из железа! Широко расставив ноги, лихо сдвинув на ухо бескозырку, он стоит у своего штурвала как ни в чем не бывало. Со штурманом дело обстоит хуже: Миша Коган бледен как полотно и смотрит на свои приборы блуждающим, мутным взглядом.

Горизонт мрачен и сер; волны озверело лезут на палубу, и кажется, что «Железняков» идет среди высоких черных стен, готовых сдвинуться и сплющить его в лепешку…

Огромная волна устремляется на корабль. Громов вцепился в штурвал… Корабль вдруг поднимается на дыбы, нос его задирается кверху. Алексей Емельянович замирает… Медленно, очень медленно нос корабля снова опускается вниз…

— Ох, братцы, и коломитно же мне! — говорит, лежа на койке в кубрике, комендор Перетятько.

В кубрике душно, как в бане. Под подволоком мерцает бледная лампочка.

— Вот так раскачало! — басит Овидько.

Он тоже мается. Морская болезнь корежит его большое крепкое тело.

— А ветер-то… воет, гудит, ревет, — откуда-то снизу тянет Кутафин.

И только боцман Андрющенко, как всегда розовощекий, бодрый, ходит, переваливаясь уткой, из кубрика в кубрик, аппетитно грызя сухари и успокаивая матросов:

— Чего пригорюнились, орелики? Да разве ж это шторм? Штормик так себе! Тьфу! В настоящий шторм душу наизнанку выворачивает, вот что. А вы уже и скисли…

Военфельдшер Кушлак, сам изрядно укачавшийся, разносит порошки, заставляет матросов глотать их и запивать водой.

— Вам что, — укоризненно говорит боцман, — полеживаете себе в кубрике, а наш-то командир вторые сутки с мостика не сходит.

— Форменный командир, — уважительно басит Овидько. Он поднимается и снова падает на койку.

— Лежи, дитятко, лежи уж, — смеется Андрющенко. — Гляди, еще киль монитору проломишь, все ко дну пойдем… И в кого ты такой габаритный уродился?

— В маму, — пытается шутить Овидько.

Кают-компания ходила ходуном. Кот, совсем ошалевший от страха, прыгал по стульям, сорвал со стола скатерть, до крови разбил нос об угол пианино и, хрипло мяукая, убрался в каюту командира.

Губа перекладывал тарелки, отчаянно дребезжавшие в буфете. Ему приходилось выделывать самые сложные акробатические движения, чтобы удержаться на ногах. Картина покосилась, едва удерживаясь на крюке, стулья расползлись по всей кают-компании, и Губа минутами опасался, что тяжелое пианино вот-вот сорвется и грохнется на палубу.

Держась за стенку, в кают-компанию вошел Кузнецов. Артиллерийский офицер, как всегда, чисто выбритый, со свежим воротничком, выглядывающим из-под ворота кителя, казалось, не чувствовал шторма.

— Губа, чайку, — сказал он вестовому, садясь за стол.

Из большого никелированного чайника Губа налил стакан крепкого чаю. Палуба уходила у него из-под ног, когда он добирался от буфета до стола. Но чай он не расплескал и бережно передал Кузнецову.

— Молодец! Что, командир чай пил?

— Нет, не пил. Отнесу-ка к нему на мостик, — сказал Губа.

— Ой, донесешь ли? — усомнился Кузнецов.

— Уж как-нибудь…

И Губа принялся нацеживать чай в белый фарфоровый чайник.

В кают-компанию влетел Павлин.

— Ну, как там у тебя в машинах? Не укачались? — спросил Кузнецов.

— Порасшибали лбы, носы, понаставили шишек. Я думал, ноги переломают. А вот поди же ты, держатся.

Корабль так тряхнуло, что маленький Павлин покатился по дивану и упал в объятия Кузнецова.

— Качает, Толечка!

— Качает, что и говорить…

И пианино, и стол, и буфет, казалось, вот-вот сорвутся с места… Из командирской каюты доносилось жалобное мяуканье кота…

— Ну как, корреспондент?

Я даже ответить не мог, только рукой махнул. Офицеры засмеялись, Это был первый мой шторм…

Василий Губа пробирался по коридору. Палуба несколько раз ускользала у него из-под ног. Он старался удержаться за переборку, потом за перила трапа и главное — не разбить чайник и не разлить чай. Он считал, что выпить горячего сейчас там, на холоде, совершенно необходимо командиру.