Шрифт:
— Кушайте, угощайтесь. Ночью мы вас проводим к нашим. А днем… полагаю, днем немцы зайти сюда не додумаются.
После горячего боя так странно очутиться в тишине, перед заваленным едою столом.
— У нас все село в партизанах, — поясняет вихрастый мальчонка.
— Да. А Николашка у них за главного почтальона, — говорит, улыбаясь, старик.
Поев, мы, по указанию Николки, лезем в подпол. Он находится прямо в алтаре. Здесь прохладно, сыро и пахнет тлением. Мне кажется, что это могила — не погреб.
— Вечером ждите, — говорит старик, и крышка захлопывается.
— Ловко, — говорит нам Овидько.
Он явно озадачен. Мне наше приключение тоже кажется необычайным и странным. Церковь, старик, Николка, партизаны…
— А Николка и есть тот самый клоп, — говорит Лаптий, — который нам штаб указал нынче утром. Дельный, видать, парнишка… Да, это вам не кино, — заключает он.
В кромешной тьме проходит час, другой. В погребе тесно, не повернешься. Начинает мучить мысль: а вдруг мы в ловушке? Но нет, лицо старика внушает доверие. Да и Николка отличный паренек, такой, пожалуй, не подведет; но все же Володя осторожно приподнимает крышку люка. В алтаре темно. Где-то едва мерцает свеча. Все тихо.
Он снова опускает крышку.
— К вечеру будем дома, — уверенно говорит он.
Дома! Да, дома — на корабле, который стал нам всего дороже!
Никто не спит, но никто и не разговаривает. Каждый думает свою думу.
Вдруг над головой слышатся легкие шаги. Скрипит крышка люка, кто-то тихо спрашивает:
— Товарищи моряки! Тут вы?
— Тут, — отвечает Володя.
— Выходьте.
Мы по очереди вылезаем. В алтаре нас ожидают Николка, благообразный старичок и какой-то здоровенный бородатый дядя с автоматом в руках. Настороженно смотрим на бородача, а он испытующе оглядывает каждого из нас. Но вот губы его тронула улыбка.
— Здорово, моряки. Уж и переполошили вы немчуру клятую! — говорит он восторженно и жмет нам руки. — Зараз перебили весь ихний штаб. И генерала кокнули. Теперь они повсюду постов наставили видимо-невидимо и заставы кругом. Ну да мы вас выведем! Тут нам каждая тропка знакома.
Старик отпирает церковную дверь и осторожно выглядывает. Никого.
— С богом! — говорит он.
Через час мы выходим к реке. Прощаемся с бородачом и крепко жмем руку Николке. Овидько дарит ему финский нож. Мальчуган — в восторге.
Ощупью пробираемся к тому месту, где должен ждать наш «Железняков». В темных кустах нас останавливает резкий окрик:
— Стой! Кто идет?
Володя радостно отвечает:
— Железняковцы!
8
Немцы не могли простить нам уничтожения штаба. Днем десятки «юнкерсов» заполнили небо. Нас нашли. Такого количества бомбардировщиков достаточно, чтобы уничтожить целый город, смешать с землей заводы, железнодорожные пути, вокзалы. Упади один «юнкерс» на наш маленький монитор — и он потопил бы его собственной тяжестью.
Личный состав разбежался по боевым постам. Кушлак развертывал в кают-компании свой лазарет.
Когда бомбы упали по бортам корабля, пианино сорвалось с крючьев, крепивших его к стене, перемахнуло через стол и грохнулось на диван, чуть не задавив нашего доктора. Все заходило ходуном: стальные переборки трещали, двери отчаянно хлопали. «Железняков» стонал, как человек, раненный насмерть.
Таких воздушных налетов мы еще не знавали. Зенитчики Кутафин и Перетятько выбивались из сия. На помощь им пришел главный калибр. Это ничего, что из главного калибра еще никогда не били по самолетам. Теперь пришлось! А «юнкерсы» пикировали на монитор один за другим и, казалось, задевали крыльями палубу. Немцы кидали бомбы с сиренами. Вой сирен вытягивал из нас душу. От стольких «юнкерсов», как ни маневрируй, не спасешься. Увернешься от одного, спикируют на тебя другие. Наш козырь — это то, что «Железняков» мал и добиться прямого попадания в него трудновато. Корпус корабля так трещал, что временами казалось: еще секунда, другая — и броневые листы расползутся по швам. Но «Железняков» крепко склепан. Он выдержал…
Через два часа «юнкерсы» убрались на запад.
…Бедный наш корабль! Краска повсюду облупились и обгорела, листы брони на палубе шелушатся, как яичная скорлупа, в башне — несколько глубоких вмятин. «Железняков» порядком искалечен, но люди каким-то чудом целы. Они тяжело дышат, закоптились в дыму. Они выходят из своих бронированных убежищ, шатаясь, как пьяные. С наслаждением пьют изумительный речной воздух и широко раскрытыми глазами смотрят на прекрасный мир, окружающий их.
«…Поминутно вносили раненых, — записал вечером после налета Ильинов. — Я помогал санитару Довженко. — «Дружок, родной, помоги», — просил тяжелораненый Бозель. Я растерялся, увидев, как сильно изуродовано его тело. Мне помог Игнатюк. Правая рука Бозеля в крови, голова разбита. Пока санитар забинтовывал голову, я бросился к следующему раненому, подал воды, перевязал. Помог еще двум. Военфельдшер занят тяжелораненым Бейкуном. Лаптий, Колинчук и другие тоже пришли в кают-компанию помочь Кушлаку… Здесь и наш «дед». Комиссар, сам раненный, в задранной на затылок фуражке, подходит к одному, другому, перевязывает их, будто всю жизнь только этим и занимался. Когда атака была отбита, он первый поздравил нас с победой: один «юнкерс» сбит, а другой подбит.
«Мы убедились, — сказал комиссар, — что можем биться с врагом, даже если он нас числом превосходит. А все потому, что вы молодцы и орудия в ваших руках, хлопцы, превосходно действуют!»
Комиссар отметил, что ни один из нас ни на секунду не оставил своего поста. Бейкун был тяжело ранен, но ушел с боевого поста только после приказания комиссара. Кирьянов, Кобыляцкий, Личинкин, Блоха, Овидько отлично дрались с врагом. Когда две бомбы разорвались возле самого борта, Чумак и Мудряк кинулись заделывать пробоину, хотя налет еще продолжался. «Корабль поврежден, — сказал комиссар, — из строя вышли дальномер, рация, заклинило башню. Но такой дружный коллектив, как наш, быстро исправит все повреждения…» Не говоря лишних слов, «дед» первым полез в воду осматривать многочисленные пробоины…
Медленно, очень медленно ползем вдоль берега. В бухтах у берега спокойно, в море бушует шторм.
Для израненного корабля шторм опаснее пикирующих бомбардировщиков…»
9
Немецкие самолеты не давали покоя. Они бросились в погоню за маленьким кораблем, уходившим к югу. Алексей Емельянович говорил:
— Сейчас самое главное — сберечь «Железнякова», спасти экипаж.
Над головами не смолкал прерывистый, хриплый гул самолетных моторов. Бомбардировщики летали над кораблем, но из-за облачности найти его не могли.
— Если бы мне на Дунае сказали, — говорил Харченко в кают-компании комиссару, — что «Железняков» выдержит такой налет, я бы не поверил. Теперь я убежден: он крепче стали, наш кораблик…