«Преемники героев-днепровцев» — так назвал я свою корреспонденцию. Если бы не комиссар, мне бы не пришло это в голову. Без рассказов комиссара Королева я бы писал только о кораблестроителях, о подъеме флага, гостях, встрече, о молодежном экипаже нового корабля…

Корреспонденция появилась в газете. На «летучке» меня хвалили. Но я знал: моя заслуга — не велика. Успехом я был обязан дружной семье молодых моряков и их «отцу» — комиссару.

Человек предполагает, а начальство — располагает. Я так и не попал на «Железняков» в то лето. Только поздней осенью, когда ветер мел по Крещатику сухие листья каштанов, я встретил Володю Гуцайта. Его насквозь пропекло солнцем юга и обветрило ветрами лиманов. Он выглядел заядлым «морским волком», хотя и был непростительно молод (в двадцать лет всегда хочется казаться посолиднее, старше).

— Ну, как плавали?

— Отлично! — ответил он сиплым баском. Он затащил меня в ресторан «Динамо», заказал пива и бутербродов.

— Получили благодарность командования округом, участвовали в общевойсковых маневрах и отличились на славу! — выпалил он одним духом. — Если бы ты знал, Сенька, как мы их всех обдурили! Кое-кто почесал затылки, удивляясь, откуда по ним лупят. Предполагали: авиабомбы, снаряды полевой артиллерии дальнего действия, еще что-то там… Маскировочка! — сказал он с гордостью. — Нарезали свежей листвы, прикрыли ею наш кораблик. «Железняков» замер, стоял не дыша, поди узнай, что не остров… «Противная» сторона прямо взбесилась. Приказали самолетам-разведчикам прочесать реку. Напрасно. Те донесли, что монитор, если и был где-то на реке, то бесследно исчез. То-то они поразились, когда мы после отбоя внезапно появились на плесе и развернули свой главный калибр!

Ну и мои ребята себя показали — во весь рост, как говорится! Ты бы знал, какие это ребята! Цены им нет! Я горжусь, что они доверены мне. Нет, мало сказать горжусь, — счастлив. Такое доверие — что-нибудь да значит…

…А тебя наши все вспоминают, — сообщил он. — Удивляются, что не приходишь. Как они? Да Павлин отращивает усы; командир учится денно и нощно; Миша Коган совмещает две должности — штурмана и помощника; Кузнецов — мой начальник — до того влюблен в корабль и в свою артиллерию, что и на берег редко ходит; Кушлак лечит насморки, а «отец» все стареет, матросы начали называть его «дедом». Ты приходи!

Мы расстались с Гуцайтом на Владимирской горке. Я пообещал, что в ближайшие дни зайду на корабль и — уехал в командировку — во Львов, в Станислав, в Черновцы. Когда я вернулся, узнал, что в последние дни навигации «Железняков» ушел на Дунай.

— Через Черное море? — спросил я в штабе.

— Ну да.

— Да ведь он по морям ходить не способен!

Снисходя к моей необразованности, мне разъяснили: инженеры и техники переоборудовали корабль, приспособили к переходу. В устье Днепра его встретили эсминцы. Под их эскортом он и вошел в Дунай. Море было спокойное, и переход прошел хорошо. В общем, днепровцы стали дунайцами.

Я поблагодарил штабников и пошел в редакцию.

Только через год, летом, редактор, урезав синим карандашом наполовину мой очерк о металлургах Днепропетровска, сказал, как всегда, коротко:

— Собирайся. Завтра поедешь.

— Куда?

— На Дунай. Через полтора месяца, тебе известно, День Флота. Первую корреспонденцию назовем: «Вахта на Дунае». Разыщешь знакомых. Напишешь о «железняковцах». Читателю будет интересно их вспомнить. Возьми подшивку, прочти…

— У меня все — тут, — шлепнул я себя по лбу.

— На это, — похлопал редактор себя по сильно облысевшему лбу, — не надейся. Возьми подшивку… Сделай продолжение прошлогоднего очерка.

— С удовольствием!

— Пойди в бухгалтерию, получи под отчет. Командировку выпишет Тина.

Городок был небольшой, грязноватый. Запыленные сады спускались к реке. Дунай оказался совсем не голубым, а бурым. Солнце пекло нестерпимо. Меня удивило многолюдье на улицах. В заезжем доме мне разъяснили: в городе — ярмарка.

Оставив чемодан, я пошел на площадь. Здесь все шумело, кричало и торговалось. Голые — в чем мать родила — цыганята ныряли под телеги, под лошадиные животы. Бородач с глазами картежника воткнул в землю жердь, и по ней ловко взобралась обезьянка. Молодухи торговали бессарабским вином — наполняли крохотные стаканчики из пузатых бутылей. Медведь послушно плясал молдаванку под бубен. Цыганки скрипели зубами и тянули к прохожим скрюченные черные пальцы: «Позолоти ручку, красавец, скажу правду…»

— Гляди, гляди! — вскричала быстроглазая дивчина. — Такой обнимет, переломает все кости!

— А я бы не прочь! — откликнулась озорница подружка.

— Эх, и росточек же бог дал матросу! — с уважением вздохнул усатый дядько. — Вылитый запорожец.

Матрос медленно пробирался через толпу, с любопытством разглядывая ярмарочные нехитрые чудеса.

Да ведь это — Овидько! Ну да, он и есть!

Пробиться к нему было нелегко. Голые цыганята закружились вокруг меня в хороводе, горланя отчаянно: