— Кажется, не скрывает ничего. Но ты сам с завтрашнего дня будешь с ним беседовать. Тогда и убедишься.

— Допустим — говорит правду. Только правду, и ничего, кроме правды. Но как вам это удалось за такой короткий срок? Все–таки он птица не простого полета.

— А, вон ты о чем! — рассмеялся генерал. — Это все психологические эксперименты твоего сегодняшнего опекуна — майора Тамбулиди. Он этого Шеера два дня возил на массовые митинги в Орджоникидзе и Грозный, Малгобек и Беслан, довез даже до Кизляра. Шеер — типичный продукт интеллектуальной фашистской муштры, но, к счастью, оказался человеком объективным, мыслящим, с головой на плечах. Он осознал, что война для него закончилась раз и навсегда, а конец «тысячелетнего рейха» — дело «исторически минимального времени». Это его слова. Больше всего его поразила упрямая осада военкоматов подростками, которым еще не пришел срок идти в армию… Одним словом, он начал разговаривать!

— С каким заданием он ехал?

— Вот это и является главным! Для нашего дела, разумеется… У него далеко идущие замыслы — написать историко — документальную книгу, нечто наподобие своеобразной летописи о молниеносном завоевании Кавказа — ворот в колониальную Азию с Индией включительно. И поэтому ему разрешено бывать во всех частях, обращаться за помощью и информацией ко всем штабам, службам и ведомствам. Работа подвижная, никакими маршрутными инструкциями не ограничена, инициативная, на первый взгляд бесконтрольная. Ясно?

— Здорово! — загорелся Костя, поняв, какой редкостный случай выпал на руки чекистов.

— Но и тут, к сожалению, не все гладко, — вел дальше Роговцев, — Шееру нужен рабочий, базовый пункт, и он ехал в заранее избранный городок. Возникает вопрос: а почему не в Пятигорск, где ныне размещается штаб Клейста? А потому, что, надеясь на определенные выгоды и максимальное содействие, он ехал к приятелю своего отца, штурмбанфюреру СС Хейнишу, который именно в этом районе возглавляет службу безопасности.

— Но ведь тогда!..

— Нет, Шеер — сын уверяет, что его отец был дружен с Хейнишем по службе, и даже когда–то в чем–то неплохо посодействовал теперешнему штурмбанфюреру. По его словам, Хейниш никогда не появлялся в их семейном КРУГУ>так как мать Шеера не разделяла идеологии фашизма.

— Интересно… А отец?

— Погиб в первый же день войны под Брестом. Таким образом, выходит, что Хейниш никогда не видел Шеера — сына. Однако мы еще проверим это на всякий случай…

— А если Хейниш имеет семейное фото?

— Вот тут должно сыграть ваше сходство. Однако мы заговорились, а программа твоей подготовки уже на сегодня очень уплотнена. Мало времени! Ведь Шеер не может путешествовать неопределенно долго. Так что придется тебе много поработать, и на воздухе бывать, чтоб не быть таким бледным, и двигаться, чтобы мускулы окрепли.

Генерал Роговцев поднял телефонную трубку:

— Майора Тамбулиди прошу ко мне!

Потом подошел к шкафу и раскрыл его. Там рядышком висели два мундира немецкого гауптмана. Один — настоящий, с плеч Шеера, другой — новенький, скопированный. — Ну–ка примерь, поглядим — подойдет ли на твои плечи? Какой выберешь?

— Наверное, лучше надеть старый, а новый взять про запас.

— Верно. Так и задумано. Одевайся!

Едва Калина — Хартлинг застегнул последнюю пуговицу на немецком мундире, как в кабинет вошел майор Тамбулиди.

— Товарищ генерал — майор…

— Как, производит впечатление? — остановил его Роговцев.

— Вылитый гауптман Шеер! — убежденно воскликнул майор.

— Хорошо. Пусть капитан как можно больше ходит в этом мундире. Надо привыкнуть к нему — физически и психологически. Создайте ему, майор, необходимые условия, без лишних глаз, а то ведь сами знаете…

— Будет выполнено, товарищ генерал — майор!

— А сейчас, — Роговцев взглянул на часы, — согласно распорядку вам пора смотреть кино.

— Есть смотреть кино. '

Кинозал управления был невелик — мест на сорок — пятьдесят. Но даже в таком «комнатном» кино сидеть только вдвоем было непривычно, и окружающая пустота сначала отвлекала. Но понемногу капитан Калина обвыкся и с максимальным вниманием стал следить за событиями на экране. Понимал: это не развлечение и не причуда, а специальный подбор знаний, зримый, наглядный, фиксированный материал, каким ему вскоре придется оперировать. Знание Германии помогало Калине видеть и то, что не попало на экран, схватывать детали и нюансы, незаметные для человека несведущего, снова, как когда–то, во время стажировки чутко улавливать ритмы регламентированного нацизма, какого–то ужасающе — театрального бытия целой нации, где с трибун с циклопической свастикой истерически орали в полный голос фюреры и лейтеры, а все остальные, словно по команде, выбрасывали вперед руки.

Кинохроника фашистского разбоя в сжатой в двухчасовой сеанс подборке поражала однообразностью решений и художественных средств. Всюду был накатанный стандарт. Массивный орел в железных латах, держащий в когтях свастику. Разбитый пограничный шлагбаум. Танки вермахта и бомбы люфтваффе. Гибнущие во взрывах города и села. В очередной захваченной столице фанфарный «Хорст Вессель лид» под непременный военный аккомпанемент — ударный грохот вермахтовских сапог. Хвастливое пение убийц.

С дороги прочь! Шагают легионы!..