Итальянец ничем не мог попрекнуть приемных родителей мальчика, судя по всему весьма добрых и щедрых людей — во всяком случае старик ни разу не видел бамбино голодным, избитым или плачущим. И все же каким бы счастливым не казался мальчишка, какими бы заботливыми не были его приемные родители, старый фокусник верил — они не откажутся отдать бамбино на его попечение, ибо — видит Мадонна! — малыш не годился для ремесла мясника. Согреваемый подобными мечтами, старик частенько рассказывал Александру о виденных им в Италии комедиях и трагедиях; увлекаясь, читал по-итальянски целые монологи; затем спохватывался, обнаружив, что перешел на родной язык, и принимался пересказывать монологи по-французски; вновь вспыхивал порохом, пытаясь пропеть модные итальянские песенки; учил Александра смотреть, держать спину и голову, даже ходить.

Каждый раз, когда старик начинал подобное представление, Жером выразительно крутил пальцем у виска, желая показать, что итальянец окончательно спятил, а Александр как зачарованный внимал фокуснику и повторял его уроки, забывая даже о вафлях и купании. Видя, каким восторженным пламенем горят глаза мальчишки, старый фигляр умильно утирал слезы, убеждая себя, что непременно доживет до триумфа проказника и тогда его старость будет обеспечена. Пока же старик готов был пришибить знатных болванов, то и дело лезущих под руку и требующих повторить фокус.

Этот раз не был исключением. Как только перед фокусником остановились роскошные носилки, старик понял — повторения трюка не избежать. Бедняга даже взмок под недоверчивым взглядом разряженного вельможи. Пока зеваки охали, таращили глаза, прижимали к щекам ладони, жмурились, бормотали «Pater Noster», «Ave» и сыпали площадной руганью, сидевший в носилках дворянин не пошевелился, не вымолвил ни слова, даже не моргнул. Старик мысленно бранился: «Мадонна! И как можно работать с такой неблагодарной публикой?!»

Александр упорно лез вперед — раскрасневшийся от азарта и любопытства мальчишка. Целый дождь из су и денье сыпался к ногам старого бродяги, и только вельможа не дал фокуснику ни монетки. Итальянец низко поклонился и принялся благодарить монсеньора за честь дать представление в его присутствии, уверял, что еще никогда за свою долгую жизнь не удостаивался подобного счастья, клялся помнить об этой радости до самой могилы — напрасно… Дворянин упорно не желал расставаться с деньгами.

На особо длинном периоде речи итальянец запнулся, и тогда вельможа, наконец, разомкнул губы.

— А ты, приятель, мошенник. И внук твой мошенник. И корзина твоя — корзина мошенника, — лениво объявил он. — А, впрочем, ладно. Я дам тебе тестон, если сможешь повторить свое «чудо» с кем-либо другим, к примеру — вот с ним, — и вельможа ткнул пальцем в собственного лакея.

Лакей побледнел, попытался было отшатнуться, но под взглядом хозяина застыл на месте, бормоча что-то невнятное о десятилетней безупречной службе. Итальянец всплеснул руками:

— Но, монсеньор, этот юноша не влезет в мою корзину, — с деланной растерянностью сообщил он. — Здесь нужен мальчик… маленький мальчик… Вроде этого… — фокусник указал на Александра.

— Ну так бери его, — пожал плечами вельможа. — Мне все равно, кого ты прирежешь…

Выражение неистребимого мальчишеского любопытства сползло с лица Александра. Он растерянно огляделся по сторонам и вцепился в Жерома. На какой-то миг фокусник даже подумал, что фантазия бамбино истощилась и ему придется повторить одно из своих прежних представлений. Зря! Губы мальчишки сложились в плаксивую мину и он разревелся, да так, что слезы брызнули во все стороны.

— Я больше не бу-у-ду! — ревел Александр, кулаками размазывая по лицу слезы. — Жа-а-ак!.. Скажи ма-а-тушке!.. Я слу-у-ушаться… бу-у-ду-у!

Толпа, слегка оглушенная этими воплями, попятилась на шаг-другой, но сразу же остановилась, с интересом ожидая продолжения.

— Матушка говори-и-ла… не ходи-и-и на я-а-рмарку-у-у… не ходи-и-и… а я ходи-и-и-ил… — Александр содрогался от рыданий. — Я больше не бу-у-у… ду-у-у… Пусть ма-а-атушка меня… побье-о-о-от… только пусть не ре-е… жу-у-ут…

В толпе кто-то хмыкнул. Краснощекая и пышнотелая горожанка наставительно втолковывала такому же краснощекому и круглому сынку: «Видишь, что бывает с неслухами? Сейчас этого мальчишку посадят в корзину и прирежут». Малыш испуганно уцепился за материнский фартук, однако жмуриться не стал, явно желая узнать, каким образом режут непослушных мальчиков. Александр зашелся криком, уверяя, что только раз убегал на ярмарку… то есть — два… ой! — всего-то три раза!..

Добропорядочные парижане и столь же добропорядочные окрестные крестьяне от души хохотали, требовали посадить негодника в корзинку и как следует пырнуть ножом. Один из зевак до того раззадорился, что даже пихнул Александра в спину — не сильно пихнул, больше для вида, но мальчишка претворился, будто этот толчок сбил его с ног, и чуть ли не кубарем подкатился к ногам фокусника.

Наконец, и Жером вспомнил, что должен что-то сказать. Он осторожно приблизился к носилкам и попросил его милость не убивать братца, а то матушка будет плакать.