Лицо Готлиба с каждой секундой приобретало все более тоскливое выражение, было видно, что в душе он постепенно сдает свои позиции.

— Ладно, — перебил он наконец «дядюшку», поскольку подобных бумаженций у того, наверняка, имелся еще целый ворох, — предположим... И чего же вы в таком случае добиваетесь?

«Дядя» и Снегатырев обменялись язвительными улыбками.

— Они не понимают, — пропел Орест Северьянович. И рявкнул: — А того, милостивый государь, что пора вам и честь знать! Погостевали незванно — хватит! — Он указал рукой в сторону двери: — Па-апрошу!

Козлобородый посмотрел на меня:

— Ну, коли так... — Он взял меня за руку. — Что ж, пойдемте, молодой человек.

— А вот это уж дудки! — воскликнул «дядя», заслоняя собой проход. — Размечтался он, понимаешь!.. Нет, племянник покеда останется с нами!.. Давай-ка, вали по добру по здорову к людоедам своим, а то, хоть мы люди и терпеливые, но можем, в конце концов, и — взашей!..

Его натиск, однако, лишь вернул козлобородому педагогу утерянное было самообладание.

— Интересно, как вам это удастся? — не стронувшись с места, спросил он.

— Та-ак!.. — произнес Орест Северьянович. — Уговоры не подействовали. Подчиняться старшему по званию, стало быть, не желаем... Что ж, в таком случае можно и по-другому... — И с этими словами он повернулся к открытой двери: — Эй, ребята! Давайте-ка помогите ему!

Послышался мерный стук — первым в кабинет вступил одноногий. За ним так же неторопливо следовал однорукий, щупая пальцем остроту своего кованого крюка.

— Объясните-ка товарищу, в чем он не прав, — сказал «дядя», посторонившись, чтобы пропустить инвалидов. — Только поаккуратней, а то знаю я вас. И главное дело — мне мальца не попортите.

С нехорошими ухмылками на лицах инвалиды молча продолжали надвигаться. Несмотря на их увечность, получалось это у них вполне впечатляюще. При своей малочисленности, они каким-то образом наступали широким фронтом, чувствовался боевой опыт этой старой гвардии. Уж не знаю, как там у моего Готлиба дело обошлось с африканскими людоедами, но тут ситуация была явно пиковая.

Однако и Козлобородый оказался не робкого десятка. Он вдруг стал меньше ростом — это оттого, что присел в восточной боевой позе, — зато руки его стали вдруг длинны как-то неправдоподобно, и ими он начал выделывать некие пасы, которые мне доводилось видеть лишь в фильмах о кунфу с Брюсом Ли.

Что произошло вслед затем, едва ли кто-либо успел заметить. Когда увечные были уже совсем рядом с Готлибом, он вдруг взвизгнул как-то по-кошачьи: «Кия-я!» Что-то мелькнуло в воздухе, что-то обо что-то ударилось... В следующий миг Козлобородый уже спокойно стоял в прежней боевой позе, только в руке у него теперь была деревяшка — обломок протеза одноногого, сам же одноногий был распростерт на полу и ерзал на спине, не находя дополнительной опоры, чтобы встать. Столь же беспомощен был и его однорукий боевой сотоварищ. Страшный крюк ветерана глубоко вонзился острием в корпус компьютера, прочно застрял там, инвалид отчаянно и безрезультатно силился освободиться, сыпались искры, пахло горящими хлорвиниловыми проводами.

Все подались к стенам. Лайма тихо ойкнула, взвизгнула Любаня Кумова. Афанасия вовсе не стало видно за маршальской спиной, он угадывался там лишь по доносившемуся запаху портвейна. Не было видно и Елизаветы Васильевны — то ли тоже спряталась за чью-то спину, то ли вовсе покинула место позора этой старой гвардии.

Одному только Оресту Северьяновичу, хотя и несколько побледневшему, каким-то чудом удалось сохранить самообладание.

— Та-ак!.. Вы, стало быть, так?.. — промурчал он. И добавил, обращаясь к Снегатыреву: — Пообучали их там, архаровцев, на нашу голову! Сколько говорил — свой спецназ давно надо бы завести!.. Ничего, ситуация под контролем. — И снова крикнул в дверь: — Эй, ребятки! Готовы, второй эшелон! Захо-ди! Не оплошай!

Раздался топот подкованных сапог, и в многострадальный кабинет недружно вбежало с дюжину офицеров. Двоих я знал — майора Евгень Евгеньича и молоденького лейтенанта, остальных видел только на работе по расчистке снега. Этот второй эшелон, однако, несмотря на свою большую многочисленность и физическую полноценность, оказался куда менее решительным, чем первый. При виде барахтающихся инвалидов и Готлиба, замершего в китайской боевой позе, — к тому же обломок деревяшки будто бы сам собой весьма внушительно крутился у него в руке, как самолетный пропеллер, — они, не дойдя до него нескольких шагов, встали как вкопанные и только переглядывались довольно робко.

— Ну! — подбодрил их «дядя». — Кругом его, ирода, обходи! Не робей! Всему учить?

Косясь на грозный пропеллер в руке у Готлиба, все набиравший обороты, офицеры образовали по фронту неровную дугу и начали ее замыкать. Наконец круг замкнулся. Меня при этом оттерли к книжным стеллажам, и Готлиб исчез из вида, за их спинами только слышалось, как гудит воздух, разгоняемый его деревяшкой.

Какой-то длинный, очень худой старший лейтенант первым отважился сделать более или менее решительный шаг — но тут же, громко ойкнув, отлетел в противоположный угол и теперь, корчась и мученически стеная, держась за живот, катался по полу.