— А как Лайме — так «Филодоро»!

— Ну-ну, будет и тебе «Филодоро».

— Только мне — нумер второй! И цвета беж!.. И чтоб — к Новому году!

— Ладно, Любань, ты ж мое слово знаешь, не обману. Давай, иди, не мелочись!..

— А с этим...(Чуть сипловатый после драки голос Готлиба.) Как бишь его?.. С Двоехе... С Двоехоровым — что?(Кажется, противоборствующие стороны все-таки пришли к некоторому консенсусу.)

— А что он?

— Лежит, не дышит.

— Скучный весь...(Любаня, кажется.)

— Ну и Лады!.. Шмакова загасили?.. Вот и положьте их рядом, пускай отдыхают, оклёмываются... Афанасий, готов?

— Усегда готоу! Як пионэр!

— Любаня, готова?

— Готова!.. Как что — так сразу Любаня, сразу никого у них, кроме Любани!..

* * *

— Ну вот... — сказала Лиза. — Надо что-то решать. Будем искать другой выход?

— Давай попробуем.

— Факелы лучше погасить, — посоветовала она, — а то они нас увидят.

Какой-то валявшейся возле ног доской я быстро забил пламя. В наступившей тьме услышал, как она отшвырнула обе туфельки:

— Тогда мне придется босиком. — С этими словами она встала с сундука и тут же вскрикнула: — Ой! Здесь везде битое стекло!.. Нет, далеко мы так не уйдем...

— Понесу тебя, — сказал я и решительно подхватил ее на руки.

Лиза обняла меня за шею, в кромешной темноте, нас еще теснее спаявшей, став почти что частью меня. Я совершенно не ощущал ее веса. Сердце заходилось в груди от такой близости ее дыхания.

— Сейчас бы фонарик... — проговорила она.

Я не стал отвечать — не хотелось в этот миг лишних слов. Да и не нужен был нам никакой фонарик — я вдруг понял, что хорошо знаю, в каком направлении следует идти, хотя еще не отдавал себе отчета в том, откуда оно происходит, это знание. То был не свет, а некое предощущение света, но такое же явное, как если бы всамделишный свет откуда-то из глубины манил к себе.

По всему, через несколько шагов я должен был наткнуться на стену, однако я продолжал беспрепятственно продвигаться в пустоту. И тем не менее, каким-то загадочным образом мы явно очутились в другом помещении, здесь уже не пахло той затхлостью, и голоса наших преследователей, хотя и звучали теперь совсем неподалеку, но были отделены какой-то невидимой преградой.

— Чую, тута они были, — пробасил Афанасий. — Тильки-тильки.

— Что-то жгли, — сказал Гюнтер. — Тут где-то должны быть факелы.

— Ой, вот он! — вскрикнула Любаня Кумова. — Еще горячий — плечо обожгла!

— Надо зажечь, — произнес Орест Северьянович. — Эх, как же мы так опростоволосились! Без спичек! Афоня, голубчик, ты же у нас умелец! Что-нибудь сможешь сотворить?

— Ежели тильки пальцем искрэ дать...

— Давай, голубчик, давай свою искрэ. Отблагодарю! И в приказе отмечу!

— Ну, коли у приказе... Ща мы ее... Як сказау Господь, да будит свит!..

Что-то сухо затрещало, и, хотя свет не проникал туда, где мы сейчас были, но по всеобщему возгласу ликования можно было понять, что очередное, в сущности нехитрое чудо Афанасию вполне удалось.

— Ну, ты у нас, Афоня!.. — возрадовался Орест Северьянович. — Ты у нас!.. Просто и слов-то нет!

— Былу б щё робить... — скромно отозвался Афанасий. — У приказе тильки, товарищ енерал, не запамятуйте, як обещали. Щёб по хворме, за нумером...

— М-да, — проговорил Гюнтер, — впечатляет... А что, Афанасий... простите, не знаю как по отчеству... что бы вам с нами не поработать. В обиде, право, не останетесь, мы настоящие таланты умеем ценить.

— А нам — щё... — начал было Афанасий. — Мы — як начальство... Коли вот товарищ енерал...

Но «дядя» вмиг его одернул:

— Ты мне тут поговори, поговори!.. А вам, полковник, стыдно должно быть! Еще и кадры у меня будете сманивать! Привыкли, понимаешь, всегда на готовеньком! Нет чтобы самим вырастить!.. У нас он тоже, между прочим, не в обиде, — верно я, Афоня, говорю?

— Да щё уж там, товарищ енерал, — отозвался Афанасий (без особого, впрочем, энтузиазма). — Якие обиды. Вы ж мне — як ридный тата...

— Ладно, ладно, — не сдавался Гюнтер, — в свое время еще вернемся к этому разговору.