— Я думаю, вовсе не обязательно быть большевиком, чтобы добиваться справедливости.

— Вот как? Вы полагаете, что именно вы знаете, что справедливо, а что нет?

— Разве не для того собирается Лига, чтобы выяснить мнение всех своих членов по поводу возникших разногласий? А если это так, то возможно ль вызывать на съезд одних и не вызывать других? Что-то тут не так, друзья.

— Друзья? — люто разозлился почему-то Дан. — И вы смеете после этого называть нас «друзья»?!

Черт побери, подумал Осип, они упорно ставят меня в положение человека, который должен в чем-то оправдываться. Тут же решил твердо: нет, не будет этого; решительно не в чем мне оправдываться!

— Я вот что хотел бы узнать, — сказал он. — Как могло случиться, что не все члены Лиги приглашены на съезд?

Мертвая пауза повисла. И не понять было: то ли сам вопрос этот показался им оскорбительным, то ли просто они не желали снизойти до объяснения; скорей всего и то было и это.

Блюм был настроен (Осип все время чувствовал это) миролюбивее тех двоих. Вот и сейчас он сделал попытку несколько разрядить обстановку. Он сказал — почти спокойно, во всяком случае без желания «пригвоздить»:

— Честно говоря, я так и не понял, с кем же ты, Осип: с нами, с ними?

Опять Дан забежал вперед!

— Нелепо спрашивать, и без того ясно! — все в том же вызывающем тоне сказал он. — Человек, подписавший эту кляузу, не может не быть с ними!

— Чушь! — Осип тоже невольно повысил голос. — Если я и буду с ними, то вовсе не потому, что подписал протест.

— Существует логика борьбы: или — или… — отстраненно, как если бы дал справку, произнес Мартов.

— Вот, вот! — все больше накаляясь, подхватил Дан. — О том и речь: коготок увяз — тут уж и всей птичке пропасть!

Уж как хотелось Осипу бросить ему в ответ что-нибудь резкое, отрезвляющее… Но переломил себя, удержался: базарная перебранка ведь получится. Да и вряд ли есть на свете силы, способные охладить сейчас этого человека; поди, того только и добивается — вызвать его, Осипа, на скандал… Ох уж этот Дан! Ладно, не стоит обращать внимания.

— Одного не могу взять в толк, — помолчав, сказал Осип. — Почему все вы отказываете мне в праве самому сделать выбор?

Мартов резко повернул голову и как-то по-новому посмотрел на него: с удивлением, но и с заинтересованностью; кажется, впервые с несомненной и искренней заинтересованностью.

— Нет, отчего же, — близоруко щуря глаза, в задумчивости проговорил он. — Каждый имеет на это право. Речь о другом: насколько осознан ваш выбор.

И снова Дан; но и у него переменился теперь тон (по примеру Мартова, не иначе) — сама благожелательность, куда и драчливость вся его подевалась…

— Да, да, в этом все дело: насколько осознан. Не скрою, лично меня, Осип, прямо-таки обескураживает та скоропалительность, с какой вы приняли столь ответственное решение. Я помню наши недавние разговоры в Берлине, отлично помню вашу растерянность, колебания. Всего три недели прошло. Не слишком ли быстро вы определились?

— Но ведь у вас, Федор, — пришлось, ничего не поделаешь, напомнить Дану, — было еще меньше времени для размышлений, меньше, чем у меня. Я тоже очень хорошо помню, что до встречи со мной вы вообще не знали о разногласиях на съезде. Тем не менее — в отличие от меня — вы-то уж точно определились…

Говоря все это, Осип вполне отдавал себе отчет, что такое напоминание опять может привести Дана в неистовство. Но нет, не угадал (к радости своей); вспышки не последовало. Более того, как ни удивительно, но Дан заметно смешался даже и тоном оправдания стал пространно объяснять, отчего ему так легко и просто было сделать свой выбор: он-де давно уже держался определенного плана построения партии в России, так что требовалось только установить, кто проводил этот план на съезде; оказалось, что Мартов, поэтому-то он с Мартовым и всеми теми, кого называют теперь меньшевиками.

Нельзя сказать, чтобы резоны, выставленные Даном и свое оправдание, показались Осипу очень убедительными. Он имел что возразить Дану; мог бы, к примеру, сказать, что тоже придерживается определенных принципов построения партии, и притом именно тех, какие выдвинуты большинством; но вместе с тем видит и другое — всю сложность и неоднозначность возникших разногласий, — оттого-то и не полагает себя вправе (покуда не уяснит себе все нюансы) спешить с окончательным решением. Но скажи об этом вслух — могут неверно понять; со стороны оно и вправду нехорошо: вроде бы выпячивается, в пример себя ставит; а чем тут, скажите на милость, хвастать, чем гордиться — нерешительностью разве? И как знать, не больше ли прав Дан, который во имя главного, или во имя того, что ему ближе, бестрепетно отсекает все «нюансы»?

Дан ждал ответа; и Мартов, и Блюм. Хочешь не хочешь, а что-нибудь сказать да нужно. Нет, не «что-нибудь»: нечто такое, что внесет полную ясность в наши отношения.

— Я хочу быть верно понятым, — сказал он после некоторого раздумья. — Не нужно подозревать меня в том, будто я что-то скрываю. Если я говорю, что еще не определился, то это так и есть. Прекрасно понимаю, что ничего хорошего в этом нет, но тут уж ничего не поделаешь. Что до организационной структуры партии, то должен честно сказать, что мне ближе та, которую выдвигают большевики. С другой стороны, я, как и вы, стою за сохранение редакции «Искры» в прежнем, досъездовском составе.