– Нет, сэр.

– Тогда откуда вы узнали, что он – офицер?

– У него на плече была офицерская нашивка. И свечу он держал так, что я увидел эту нашивку.

– Очень предусмотрительно с его стороны, – усмехнулся я. – А своей фамилии он не назвал.

– Нет, сэр. Но по уставу, сэр, офицер и не обязан представляться рядовому.

Передо мной всплыла картина: палата, освещенная единственной свечкой… тело Лероя Фрая, прикрытое простыней… оторопевший Кокрейн, охраняющий покойника… и, наконец, офицер, чей голос исходит из темноты, а свеча в руке освещает нашивку.

– А что вы скажете про голос этого офицера?

– Не знаю, сэр. Он произнес всего несколько слов.

– Каким показался вам его голос? Высоким? Низким?

– Высоким, сэр. Выше обычного.

– Вы запомнили какие-нибудь особенности его фигуры? Он был высокого роста?

– Несколько ниже вас, сэр. Дюйма на два или на три.

– А его телосложение? Каким он вам показался: плотным или худощавым?

– Скорее худощавым. Но я плохо видел его фигуру, сэр.

– А смогли бы вы узнать его, если бы увидели при свете?

– Сомневаюсь, сэр.

– А по голосу?

Рядовой Кокрейн почесал ухо, будто надеясь извлечь оттуда звук голоса таинственного офицера.

– Возможно, сэр. Я бы постарался.

– Замечательно, рядовой. Попробую это устроить.

Только сейчас я заметил за спиной Кокрейна два узла с бельем: исподнее вперемешку с блузами и штанами. От узлов отчаянно пахло потом, грязью и травой.

– Никак это все ваше? – удивился я.

Кокрейн по-птичьи склонил голову набок.

– Нет, сэр. Моего тут нет. Вот здесь – белье кадета Брейди. А это принадлежит кадету Уитмену. Они мне платят, и я раз в неделю стираю их белье.

Видя мое недоуменное лицо, он добавил:

– На деньги дяди Сэма [118] солдату не прожить.

В неразберихе этого дня я ни разу не вспомнил о По. Прежде чем вернуться в гостиницу, я довольно долго гулял по территории академии. Когда же я поднялся к себе, у двери номера меня ожидал очередной пакет.

Увидев его, я улыбнулся. А мой петушок времени даром не теряет! Трудится усердно. Он и не знает (я и сам тогда не знал), что подвигается все ближе и ближе к сути событий.

От 16 ноября

Приходилось ли вам замечать, мистер Лэндор, сколь рано и с какой быстротой сумерки окутывают Гудзоновские нагорья? Солнце едва успевает утвердиться на небе, и вот оно уже торопится отступить, отдавая мир владычеству темноты, которая грядет с неотвратимостью правосудия. Тирания мрака надвигается стремительно, и все же путнику, застигнутому ею, остается нечто в утешение. Устремив глаза вверх, он может насладиться зрелищем уходящего солнца. В эти минуты оно бросает прощальный свет на склоны Повелителя Бурь и Вороньего Гнезда, раскрывая восхитительную гамму оттенков. Пожалуй, ни в какое иное время суток Гудзон не предстает во всем своем величии; он с грохотом несется на юг, где его воды исчезают во мгле.

Для созерцания этой величественной картины нет, пожалуй, места более благоприятного и удобного, чем вест-пойнтское кладбище. Мистер Лэндор, вы когда-нибудь бывали там? Это небольшое кладбище находится в полумиле от академии, на высоком речном берегу. Оно почти полностью скрыто за деревьями и кустами. Конечно, покойникам все равно, где лежать. Но те, кто приходит их навещать, не раз ловят себя на мысли об удивительной красоте этого места. К востоку от кладбища тянется тенистая аллея, с которой открывается прекрасный вид на академию. К северу возвышаются песчаные и каменистые холмы, а за ними простираются плодородные долины Дачесс и Путнам.

Вест-пойнтское кладбище, благословленное Богом и Природой, – место настолько тихое и уединенное, что каждый невольно задается вопросом: позволительно ли ему вторгаться в эту обитель вечного покоя. Однако мои мысли… все без остатка… были поглощены той, кто здравствует и поныне. Ею, овладевшей моими снами и явью. Ею, чье появление заставляло замирать сердце и умолкать разум.

Четыре часа. Пять минут пятого, десять минут пятого. Ее еще не было. Кто-то менее терпеливый, наверное, стал бы испытывать беспокойство и впадать в отчаяние, но моя преданность вам, мистер Лэндор, и нашему общему делу воодушевляла меня. Я был готов, если понадобится, ждать до позднего вечера. Мои часы показывали тридцать две минуты пятого, когда я услышал шелест шелковых одежд и среди кустов мелькнула бледно-желтая шляпа.

Не так давно, мистер Лэндор, я бы первым принялся отрицать самую возможность возникновения в мозгу бессловесных мыслей. Но сейчас, когда я смотрел на приближающуюся мисс Маркис… Как величаво и в то же время легко она двигалась, с какой грацией делала каждый шаг. А блеск ее глаз! Эти глаза говорили мне больше, чем все водопады красноречия лучших ораторов. И я вдруг понял: слова бессильны выразить совершенство. И перо выпадает из моей дрожащей руки. Я могу описать лишь внешние стороны, а потому не стану пытаться запечатлеть невыразимое… Дыхание мисс Маркис было слегка учащенным от подъема вверх. На ее плечах лежала индийская шаль, а в завитки волос она вплела аполлонов узел [119] . Она шла, рассеянно трогая тесемки ридикюля, обмотанные вокруг ее указательного пальца… И что эти сухие строки скажут вам, мистер Лэндор? Разве они в состоянии передать бессловесные мысли, струящиеся из моего сердца? Эти мысли мешали мне подобрать надлежащие слова, и первые мои фразы были на редкость неуклюжими.