Делать какие-либо выводы пока было рано. На данный момент я располагал лишь отчетом По. Но если я правильно угадал болезнь Леи Маркис… у этой девушки были все основания называться Старой девой печали. Даже не печали, а скорбей – Дева скорбей. Еще не видя мисс Маркис, я искренне сочувствовал ее участи, ибо кто знает, как долго ее тело сможет выдерживать натиски этой страшной болезни?

Мне вдруг вспомнились слова из отчета По: «…Смерть (в особенности смерть прекрасной женщины) видится мне величайшей и высочайшей темой для стихов». Он был прав, мой маленький петушок.

Я думал об этом, идя на похороны. Сегодня тело Лероя Фрая должны были предать земле. Не знаю, завернули ли его в погребальный саван (спрашивать об этом не хотелось). На публике гроб не открывали. Шестеро бомбардиров сняли его с катафалка и несли до вырытой могилы.

Я согласен с По: вряд отыщется лучшее кладбище, чем вест-пойнтское. И вряд ли отыщется лучшее время для похорон, чем ноябрьское утро, когда туман клубится у самых ног, когда ветер свистит между камней и голых кустов, а с деревьев падают багрово-красные листья. Последние листья года. Падают и ложатся красными гирляндами вокруг белых крестов.

От того места, где я встал, до могилы было менее десяти футов. Я стоял, слушая приглушенную дробь барабанов и глядя на процессию знамен и черный плюмаж на киверах знаменосцев. Помню скрип катафалка под тяжестью гроба; помню потрескивание веревок, на которых гроб опускали в могилу. И конечно же, особый, ни с чем не сравнимый стук комьев земли, бросаемых вниз. Они ударяли по плотной сосновой крышке гроба. Казалось, этот звук исходит не только из засыпаемой могилы, но и из окрестной травы. Остальные эпизоды похорон стерлись из памяти. Например, я не могу вспомнить, как выглядел отец Фрая. Наверняка я его видел, но не запомнил. А вот миссис Фрай я помню. Сутулая веснушчатая женщина в черном траурном платье, с глазами и ушами зайчихи, с жилистыми натруженными руками. Со всем этим обликом никак не вязались ее пухлые румяные щеки. Она кашляла и постоянно терла сухие глаза, оставляя красные полосы вокруг носа. Миссис Фрай почти не слушала шумную цветистую проповедь преподобного Зантзингера.

Мне казалось: как только тело кадета Фрая будет предано земле, я перестану о нем думать… Вместо этого мысли о нем безостановочно крутились в моей голове. Я цеплялся за какие-то мелочи, пытаясь доискаться причин. Например, почему лошади, увозившие пустой катафалк, плелись гораздо медленнее, чем когда везли гроб? Почему капеллан едва ли не целый час отряхивал со своего рукава комочек земли? Меня занимало, почему после ружейного салюта, произведенного бомбардирами, горы поглотили звуки выстрелов, но не ответили эхом?

А как объяснить это? Мать Лероя Фрая вдруг подошла ко мне и встала рядом. Горе добавило морщин ее смуглому, привычному к солнцу лицу.

– Это вы мистер Лэндор?

Я молча кивнул. Женщина колебалась. Возможно, она не знала, с чего начать. Должно быть, в ее родных местах она бы не решилась вот так просто заговорить с незнакомым мужчиной.

– Значит, это вы ищете…

– Да, это я.

Она закивала головой, избегая смотреть мне в глаза. Я тоже кивал, ибо не мог заставить себя произнести слова, которые обычно говорят в подобных случаях: «Я так скорблю… какая ужасная потеря для вас… для всех нас…» Как хорошо, что и она воздержалась от лишних слов. Вместо этого миссис Фрай порылась в своем ридикюле и наконец достала оттуда толстую записную книжку с золотым обрезом и матерчатым переплетом.

– Я хочу вам это отдать, – сказала она, протягивая мне книжку.

– Что в этой книжке, миссис Фрай?

– Дневник Лероя.

Мои пальцы сжались, потом разжались.

– Дневник? – переспросил я.

– Да, сэр. Мой сын вел его с того времени, как поступил сюда. Почти три года.

– Простите, миссис Фрай, но я не припомню, чтобы среди личных вещей вашего сына находили дневник. Иначе я бы знал о нем.

– Дневник мне отдал… кадет Боллинджер.

Наши глаза встретились. Миссис Фрай выдержала мой взгляд.

– Боллинджер?

– Да. Я сама удивилась.

Ее губы тронула болезненная улыбка.

– Он был другом Лероя… хорошим другом. Он мне сказал: как узнал о случившемся… с Лероем, сразу побежал к нему в комнату. Там он нашел эту книжку и забрал себе.

– Но какое он имел право? – вырвалось у меня. – И вообще, почему он распоряжался чужими вещами?

Я осекся, вспомнив, что нахожусь на похоронах и говорю с матерью покойного.

– Я не знаю про права, мистер Лэндор. Он, когда мне эту книжку отдавал, так сказал: «Миссис Фрай, возьмите дневник вашего сына и увезите с собой. Если надумаете сжечь – сжигайте. Но только не давайте никому читать».

Она произнесла все эти слова на одном дыхании, затем сделала паузу и продолжала:

– Я очень благодарна кадету Боллинджеру. Я взяла дневник и стала думать. Раз вы, мистер Лэндор, главный в этом деле и армия вам доверяет… надо дневник отдать вам. Ну что мне с ним делать? Я и книг-то не читаю, одну только Библию. А тут – сплошные закорючки. И где Лерой так писать научился?

Я не стал объяснять этой усталой женщине, что ее сын применил весьма простой способ шифровки, располагая поверх горизонтальных строчек вертикальные. Конечно, такой частокол был способен быстро отбить у любопытствующих желание прочитать чужие записи. Но случалось, что и сам пишущий увязал в лабиринте своих строк и уже не мог их разобрать. Здесь требовался определенный навык. Мои глаза им обладали.