— Чего у тебя?

Рассеянный свет от мобильного придавил действительность неправильной темнотой.

— Тут кто-то еще есть, — испуганно зашептала Эля. — Я видела!

— Это была твоя тень.

— Тише!

Они давно уже не шевелились, но рядом что-то продолжало шуршать. Черт, вот наслушалась страшных историй — теперь ей все мерещится.

Но это не мерещилось. Поблизости и правда ходили, делая осторожные, еле слышные шажки. Топ… постоял… топ… вздохнул… Сначала Эля убеждала себя, что это лошади внизу вздыхают, переступают с ноги на ногу. Но не могут же они переступать с такими перерывами. Это были именно шаги. До этого за постоянным шуршанием, за этим вечным шумом, лезущим в уши, ничего другого слышно не было, а теперь — как специально. Тишина. И редкие, неправильно редкие шаги.

Страх заледенил ноги, сделал неподъемными руки.

Топ… Крошечное, почти невесомое тельце, шагает так, чтобы не оступиться. Большие, размеренные шаги. Наступил… подождал… еще наступил… Почему-то вдруг представился некто огромный, на одной ноге. Он потому и делает такие перерывы, что ему надо после того, как наступит, перенести свое тело.

Топ… тишина… в стенку уперся. Свет дрогнул, видимо, Овсянкин тоже что-то услышал, стал водить телефоном, выискивая невидимого ходока.

— Что это?

— Домовой как будто.

Свет поплыл по тюкам. В упор на них глянул одинокий глаз.

Эля коротко вскрикнула. Телефон погас.

— Чего орешь? — дрожащим голосом спросил Алька.

— Там кто-то смотрел, видел? — Голос стал звонким.

— Сама ты смотрела. Это фантик.

Элю трясло, руки ощупывали бока, пальцы не могли подцепить край футболки.

— Что ты делаешь?

Фонарик вспыхнул неожиданно, когда она уже почти стянула футболку через голову.

— Надо задом наперед переодеть, тогда нечисть не привяжется. Примета такая. Если одежду перевернуть, то все хорошо потом будет. А лучше наизнанку выкрутить. Перекинь рубашку, поможет.

От пережитого ужаса Элю вело в сторону, ткань мялась, нижний край не находился, словно какая-то сила комкала футболку, не давая ее развернуть. Ватные пальцы не слушались.

— Ты в глаза светишь! — разозлилась Эля, поднимая голову.

Алька смотрел на нее так, словно первый раз видел. Эля быстро оглянулась — на что это он уставился? По холоду, коснувшемуся спины и плеч, поняла, что все еще сидит без футболки. От осознания своей наготы бросило в жар. Футболка в руках смялась в ком.

— Отвернись! — прошипела сквозь зубы.

Шиворот-навыворот, задом-наперед — все, не получилось. Она сдалась.

— Отвернись! — рявкнула Эля, готовая запустить тряпичный комок в окаменевшего Альку. Но он все светил и светил — в глаза, на грудь, мазал по животу.

— Дурак!

Свет скакнул в сторону. Овсянкин с шуршанием двинулся вперед.

— Не подходи!

Она все-таки бросила футболку в наступавшего. Не попала. Он уже был рядом. Показалось, она слышит, как бешено стучит его сердце.

Секунду Овсянкин еще стоял, светя вверх, отчего его лицо стало похоже на маску, а потом резко придвинулся. Широкая ладонь сдавила ее обнаженную грудь. Другой рукой он схватил ее за плечо, словно боялся, что Эля убежит, стал быстро, нелепо целовать ее в шею, подбородок, щеки, губы. Она отводила лицо, хмурилась.

— Не надо!

Овсянкин с невероятной силой навалился на нее, прижал к тюку, стал мять грудь, запустил руку в волосы, заставляя замереть. Цокнулись зубы. От неожиданности она прикусила язык. Но он целовал, жадно разводя ей губы своими губами.

Сознание отключилось. Она чувствовала только движение. Стало жарко. Раскаленными углями что-то взорвалось в животе. Тепло бежало по рукам, ногам, било в голову.

Овсянкин засопел, навалился сильнее.

Темнота стала непроницаемой. И уже непонятно откуда ей вспомнилась другая темнота. Не такая душная, но тоже пыльная. Двое сопят, целуясь, обнимаются, словно хотят втереться друг в друга, стать единым целым. Мурашки роем пробежали по коже головы, окатывая жаром холодной воды вернувшегося сознания.

— Мне больно! — воскликнула она, отталкивая от себя Альку.

Он еще пытался удержаться за нее, тянул руку, касался пальцами груди.

— Не трогай! — Волна омерзения прокатилась по телу. — Скотина.

Овсянкин стоял перед ней на четвереньках, тяжело дышал. Свет телефона медленно гас.

Внизу опять топали. Проскрипели ступеньки. Хлопнул, откидываясь, люк.

Миша не был удивлен. Он был в ярости.