— Дорогой пан пограничник, не задерживайте! — она прикоснулась к своей пышной груди. — Я должна дытыну годувать, молоко перегорит. Отпустите, будь ласка.

— Я вам уже сказал: мы должны выяснить вашу личность.

— Чего ж тут выяснять? Я Марыся Вронская. Живу в Буске, вторая хата от речки. Синие ставни. Муж работает на станции. Свекор — дома, по хозяйству. А родом я с Кухорского лесничества. Каждая собака меня знает. Отпусти, не бери на свою чистую душу тяжкий грех.

Очень убедительно говорила Марыся или как ее там звали. Если бы я был первый день на границе, я, может, и поверил ей. Мы, пограничники, народ недоверчивый, вот в таких случаях, когда обнаружили на КСП следы.

— Ничего, Марыся, моя душа стерпит.

— Я пожалуюсь твоему начальнику.

— Правильно сделаешь. Где ты была, Марыся, два часа тому назад? Отвечай!

— Где?.. — она оглянулась в ту сторону, откуда мы с Джеком прибежали. — Вроде бы там. А может быть, и не там. Голова у меня кругом пошла.

— А почему ты спряталась в кусты при моем приближении?

— Волка твоего испугалась.

— Ну! А почему ты границу переходила задом наперед?

— Какую границу? Что ты, солдат! За кого ты меня принимаешь?

— Ну! Собирай вещи, пошли на заставу. Там все выясним и довезем до лесничества.

— Ну, если так, я согласна. Пойду. Можно мне надеть чулки и обуться?

Я кивнул. Марыся села на землю, оголила мокрые ноги выше колен, вытерла их головным платком. Ничуть не стесняется. Я не хотел смотреть на то, что она делает, но не мог не смотреть, Ноги у нее белые, тугие, с круглыми розовыми коленями. Натягивает чулки, застегивает резинки, а сама смотрит на меня, улыбается.

— Сколько тебе лет, Ваня? Двадцать исполнилось?

Молчу.

— Ты еще не женат, Ваня? А дивчина у тебя есть? Давно дома не был?

Тихонько смеется, словно на свидание ко мне пришла, и ласково допрашивает:

— Ты еще не целованный, Ваня?

Одета она во все деревенское. На шее дешевые бусы, медный крестик на груди. Но дух от нее какой-то сдобный, одеколонный, табачный. Не деревенская девка. Не проветрилась и в лесу. Дух города остался.

Дело прошлое, чего греха таить: засмотрелся я на красавицу Марысю. Было такое дело, было. Не забывайте, что и мне тогда всего-навсего двадцать один стукнул. И я ни разу в своей жизни не свиданничал с дивчиной. Никто еще не говорил мне ласковых слов. И не смотрел никто так, как эта Марыся.

Ну! Засмотрелся, но не обалдел. Не забыл, кто я и что мне надо делать. И в мыслях ничего плохого не промелькнуло. Усадил я Джека в сторонке, переложил пистолет из руки в руку и сказал:

— Гражданка, я должен вас обыскать.

Она смотрит на меня веселыми ясными очами, белые зубы блестят в алой щелочке губ. Смеется.

— Будь ласка, обыскивай. Только не щекочи. Я боюсь щекотки.

Ну и баба! Попалась с поличным, капкан за ней захлопнулся, а она не теряется. Знали бандеровцы, кого посылали через границу.

Я осматриваю карманы ее юбки и жакета, а она мурлычет сквозь смех:

— Ой, солдатик, какие же у тебя руки холодные! И дрожат. Ты курей воровал, да?

— Не шевелитесь, гражданка! Стойте смирно.

— Да как можно быть смирной, когда ты…

— Без глупостей, гражданка… Помолчите.

— Вот так вояка! Бабьих слов опасается.

— Знаю я, куда ваши слова направлены.

Я сделал быстрый, самый поверхностный обыск и отстранился. Ничего не обнаружил. Если бы нарушитель был мужчиной, я бы не церемонился. Перетряхнул бы всю его одежду и всего основательно исследовал.

— И все?! — усмехнулась Марыся. — Плохо обыскиваешь, Иван. Не заглянул туда, где бабы прячут главные секреты.

Она выпятила грудь, развернула плечи, закинула за спину руки, что-то там быстро и ловко сделала и выдернула из-под кофточки белый, теплый даже на вид лифчик.

— Смотри! Ищи!

— Гражданка, и этот номер вам не пройдет. Видали мы и не такое.

Неправда. Ничего подобного мне еще не приходилось видеть.

Но она не угомонилась.

— Боишься? Меня? Такой хорошей?!

— Одевайся, гражданка! Спрячь свои приманки. Побереги для какого-нибудь зверя.

— Дурак ты, Иван. Большой дурак. Такая удача тебе привалила, а ты…

И повернулась ко мне спиной.

— Застегни, а то у меня руки короткие.

Я оттолкнул ее так, что она чуть носом не запахала. Лифчик лежит в одном месте, а она в другом.

До сих пор не могу простить себе этой грубости. Сорвался. Ослабел. Что вы сказали? Самооборона? От кого обороняться? От чего? Таких жалеть надо, а не бить. Не сама она такую жизнь выбрала. Кто-то заставил ее.