– Ариём Викторови, хватит, только по разрешению доктора, он на приёме, но скоро будет. Успокойтесь! Не нервничайте! Мы и не ожидали, что вы так быстро поправитесь. После такой-то аварии в вашей лаборатории. Говорят, там пол этажа разнесло. У вас и травм то почти нет, только вот кисть левой руки не смогли спасти. Но доктор сказал, что для вас это не принципиально и вы поставите протез. Травма затрагивает лишь небольшую часть конечности, так что вы уложитесь в десять процентов. Вас даже в «КиберНадзор» на учёт не поставят. Я сейчас вам сделаю укольчик, и вы успокоитесь.

Хочется кричать, но рот пересох, неимоверно пересох. Язык присох к нёбу. Я смог выдавить лишь:

– Пить! Дайте пить!

Голос повторяет одно и тоже:

– Укольчик, всего один укольчик и станет легче.

Сгиб правой руки действительно что-то колет, не больно, еле заметно. Тело становится ватным, губы перестают слушаться, я проваливаюсь во что-то мягкое. Я опять просыпаюсь, пить уже не хочется, хочется встать, но тело ватное, я лишь немного поднимаю руки и прошибает пот. Вокруг мягко шелестит уже другой голос, более звонкий. Зовут врача.

Через некоторое время мощный грудной бас обращается ко мне:

 - Ну ты Артюха даешь? Ты меня слышишь? Давай говори больной, признаюсь, я в тебя уже не верил. Как себя чувствуешь?

 - Хреново! Что с глазами, и где я? Что с Вивусом? – выдавливаю я из себя.

 - О да ты ещё и шутишь! Дела выходит, совсем отлично! Ну ты курилка и даешь всем жару! Что ты у себя такого нахимичил? Ну ладно потом расскажешь. У тебя почти все показатели нормальные, кровь отличная, после стольких то переливаний.

– Что с глазами? – повышаю я голос.

Да нормально всё с глазами, провели операцию, подлатали, уже можно снимать бинты. Это не моя епархия, ты подожди. Сейчас придёт Овчинников, он работал, пусть и снимает. Мы тебя отлично, можно сказать эксклюзивно подлатали, но скажи спасибо своему лаборанту. Серега, по-моему! Он тебе первую помощь оказал, первый класс. Даже я бы так не справился. Вколол, всё что надо и домчал тебя до нас. Пока бы скорая добралась, по нашим колдобинам. А вертолёт вызывают только на дорогу.

 - С глазами всё в порядке? – настаиваю я.

 - Нормально. Ты что, мне не веришь! Сейчас придёт Овчинников, мы тебя скатаем в перевязочную и всё будет отлично.

 - Артём, ты как. Мы думали уже, что всё совсем плохо… - женский голос срывается, слышится плачь.

 - Мама, мама! – доносится ломкий голосок, - Ты что!

 Рокочет бас:

 - Что нюни распустили? Хватит тут мне нервировать больного, марш из палаты! Как прорыдаетесь, заходите! Папка жив, почти здоров, а они выть!

Теперь я совсем ничего не понимаю. Вивус, Второй, Живое, что случилось со мной? Нужно развязать глаза и всё увидеть. Тогда станет ясно, что происходит. Этот Овчинников, о котором говорил обладатель баса, пришёл довольно быстро. Меня осторожно перекладывают и куда-то везут. Бинты разматывают, и глаза начинают слезиться от света. Наглые руки раскрывают веки и светят туда тонким лучом, наконец меня оставляют в покое. Зрение приходит в норму.

Я полулежу, надо мной нависает огромная ромашка операционной лампы, светящей сейчас едва ли в пол силы. Рядом стоит мужчина в синей больничной спецовке, на его груди в белом прямоугольнике написана фамилия с инициалами «Овчинников В.А.». Рядом стоит медсестра в белом халате средних лет и обладатель рокочущего баса. Им оказывается невысокий жилистый мужчина с пшеничными усами и короткой стрижкой. На его груди написано «Семенов А.В.», он мне знаком, но ни имени, ни иных обстоятельств в голову не приходит.

 - Ну как? Красавец! Вова классно поработал. Как новенький? Ну что убедился, что всё отлично! – он осекся, когда я посмотрел свою правую руку, она заканчивалась культей. – Ну не смогли спасти, ты ей закрывался! Но ты же с биопротезами работал, смастеришь себе новую, не робей, главное причиндалы на месте! Там едва двенадцать процентов будет, вместе с имеющимися имплантации. – я стал осматривать дальше, но ничего столь же шокирующего не увидел. Меня ещё немного по мучали с перевязкой, сделали пару уколов и отвезли на каталке в палату.

В палате меня ждала Ани. Те же золотистые волосы, то же лицо. Вот только она старше лет на десять, но выглядит очень хорошо. Она чуть-чуть полнее, серьезней и уже не смотрится такой наивной, как там на Калдроне. Рядом стоит мальчик лет десяти, с светлыми русыми волосами и очень бездонными голубыми глазами.

– Папа ты как? – мальчик успевает первым, - Олег у бабушки, а я с мамой остался, у меня практика.

 - Нормально! – только это я и могу сказать, так как ничего не понимаю. Я помню Вивус, я помню боль моей последней схватки, я помню Живое. А вот этого не помню, хотя и мальчик и этот горлопан доктор мне знакомы, я чувствую это, но ничего не помню.