Я держу в руках журнал, фотография Харди на презентации и моя еще со времени турне. Статья ужасна в прямом смысле этого слова. Там достаточно лжи, Крис ее принес мне и с полным равнодушием сказал:

— Они полагают, что это повредит моей популярности. Ни хрена, это ее удвоит.

— Кто мог это сделать? — спросил он скорее с презрением, чем с гневом.

— Не знаю, кто угодно, — предположил я, — вплоть до твоих ребят из группы.

— Чушь, они на это неспособны, — возразил Крис.

Он предложил мне не обращать на все это внимания. Его презентация прошла успешно, никаких скандалов с корпорацией не было, и диск теперь расходится тысячами экземпляров во всех странах.

— Знаешь, — сказал он наконец, — я хочу, чтобы ты снялся со мной в клипе, идею которого мы вчера обсуждали. Я это решил и буду настаивать.

У меня в голове помутилось.

— Не смотри на меня как на идиота, клип хитовый, тебе понравится, это заставка ко всему альбому, он должен быть шикарным. И он будет.

— Это исключено, — сказал я, — я не умею сниматься и потом это подольет масла в огонь, ты и сам это знаешь.

— Вот и отлично, заткнем им глотку, да, я Крис Харди, а это мой…

— Ангел-хранитель, — продолжил я с горькой усмешкой.

— Я покажу всю правду, и о пылающей комнате тоже, мы в нее войдем, — он двинул кулаком по столу, и в его глазах вспыхнул огонь какого-то безумия, демонической одержимости. — Да вот там-то и войдем.

— Крис, послушай, я должен сказать тебе кое-что…

— Говори, — решительно приказал он.

— Я совершил ошибку. Дьявольскую ошибку в своей жизни, я пошел неверной дорогой, я заблуждался, все, что я делал, было великим заблуждением.

— Как это заблуждался? — спросил он, даже испугавшись.

— Да, нет я не о том, я тебя люблю, — он немного успокоился, — я о своей жизни. Я бросил семью, дом, потому что был уверен, что меня ищут, что меня должны посадить, я все эти годы жил в страхе, но это была иллюзия, меня никто не собирается арестовывать, меня никто не ищет, понимаешь, я погубил себя просто так, по глупости…

Он с удивлением смотрел на то, как я сокрушаюсь в своем раскаянии, не понимая, почему я так несчастен.

— Так это же прекрасно, дорогой мой, — воскликнул он и кинулся меня обнимать, — мы можем открыто появляться везде, где вздумается, сниматься и ничего не скрывать.

Его маниакальное стремление выставить на всеобщее обозрение наши отношения как нечто в высшей степени достойное внимания публики, меня удручало.

Внезапно он помрачнел и добавил:

— Но если я узнаю, какая свинья это сделала, — он швырнул на пол журнал, — я ей башку сверну.

Что-то странное происходит с миром и с нами. Взорваны здания в Нью-Йорке и Вашингтоне. Самолет с двумястами пассажирами на борту сбит во избежании очередного теракта, что-то действительно сдвинулось и пошло вспять, все незыблемое стало хрупким и бессмысленным, все страшное и отталкивающее — притягательным и доступным. Живи так, как если бы это был последний день твоей жизни, иного шанса не будет.

Дорогая моя, несчастная моя Сью, моя обожаемая сестренка, что я сделал с тобой, что я сделал с родителями, с именем моей семьи! Господи, если бы ты не приезжала, я бы никогда не узнал этого, я бы не проклял себя за все, что натворил!

Я был дома один. Крис просил меня приехать в студию к семи. В два часа дня я принял душ и сел пить кофе. Внезапно зазвонил телефон, звонить мог только Крис, номер был строго засекречен, я взял трубку, но это оказался Бобби. Бобби был единственным, кому Крис дал этот номер, не считая Джимми, но он со свойственной ему деликатностью никогда им не пользовался.

— Стэн, — не вопросительным, а утвердительным тоном заговорил шофер. — Здравствуйте. Я вынужден был вас побеспокоить. Дело весьма серьезное.

— Что такое? — с похолодевшим сердцем спросил я.

— Здесь, в доме Криса, девушка, она говорит, что она ваша сестра и хочет вас немедленно увидеть.

— Этого не может быть, — воскликнул я, пытаясь мгновенно защититься от сознания надвигающейся трагедии, — это ошибка. У меня нет сестры.

— Нет, нет, — настаивал Бобби, — она утверждает, что она Сьюзен Марлоу, ваша сестра. Она может вас увидеть?

От этого вопроса я почувствовал, что мне становиться дурно, я мог вынести все, что угодно, но только не наше взаимное унижение.