Представил себе Федька тех денег целую пачку – он такую у Арнольда Ивановича видал. Бумажки новенькие, обрез у пачки синевой светится, поверх – крест-накрест банковская бандероль…

При этих его мыслях Барабанов медленно как-то стал башкой своей треугольной то в одну, то в другую сторону шевелить и спину слегка почесывать, словно вши по ней разгулялись. Стало быть, проняло. А значит, думай, Федуло, думай крепче!..

Пачка такая не одна! Целый ящик! Сотня их там… нет, двести даже штук! Тесненько так лежат друг к дружке, а всего деньжищ там не меньше как мульён!..

Совсем плох стал Барабанов, места себе не находит. Головой вертит во все стороны, руки дрожат – все папиросы в лужу рассыпал. Даже подбирать не стал: чего их подбирать, когда целый мульён денег где-то поблизости?

Ну а где спрятан тот мульён?.. А вот где! В проулке, в том, что слева – во-во, в этом самом, куда Барабанов голову при его мыслях повернул! — за одноэтажным деревянным домишком железный люк в мостовой. А проулок такой, что никто почти там не ходит… И ежели по-незаметному люк приподнять, то под ним, под ним родимым тот ящичек с мульёном и как раз-то и прячется!..

Очень живо это все Федька себе представил, потому что и проулок, и люк тот видел не раз. Понятно, никакого мульёна в люке не лежало, а прятал там вор по кличке Цыган свой маузер, потому как сам со своей марухой Стрелкой в этом деревянном домишке жил, а маузер в люке прятал на случай облавы – Федька однажды нечаянно проследил. Понятно, никому рассказывать не стал – Цыган, прознай он о том, в минуту башку отвинтит, не замедлится.

Но про маузер Федька сейчас не думал вовсе – уже сам верил, что в люке ящичек с новенькими денежными пачками. Хороший такой ящичек, струганый! А пачки в нем – и вовсе любо смотреть!..

Так размечтался, что Барабанова уже и след простыл… Хотя нет – вон шляпа его мелькнула, как раз при входе в тот самый проулок. Шустро торопился гуттаперчевый за смертью за своей…

Он же, Федька – со всех ног к домишке тому деревянному, только с другой стороны. И – нэ колотить кулаками в дверь:

— Дяденька Цыган, дядечка Цыган, откройте!..

Дрожал, конечно: Цыган – гроза всей Сухаревки; помня, однако, что нынче он не какой-то Федуло, а архангел Колобуил, кое-как перемог свой страх.

Цыган наконец открыл, рожа заспанная, от самого перегаром разит за версту, потому злой, как черт:

— Ты чего, мазурик? Жить, что ли, наскучило?

И маруха его, Стрелка, голос подает:

— Кого там принесло? Поспать не дадут! Дай ему, Ванечка, по макитре, чтоб не очухался!

— Простите мазурика, дядечка Цыган! — заторопился Федька, покуда вправду по макитре не получил. — Там, за домом, какой-то шнырь люк открывает. Думаю – надо бы вам по-быстрому сообчить.

Цыган хоть и после попойки, а мигом все сообразил.

— Один шнырь? — спрашивает.

— Да один-одинешенек! Хилый такой! В шляпе!

— И давно он там шустрит?

— Да вот только что люк открывал. Я увидел – и сразу к вам!

Маруха, видно, в окно выглянула – тоже из комнаты подтверждает:

— Ой, Вань, он уже влез!.. Точно, в шляпе!

— Щас поглядим, в какой он в шляпе будет, покойник… — прохрипел Цыган. С этими словами оттолкнул Федьку, вышел и завернул за угол дома.

А Федька – назад, на Сухаревку. О Барабанове уже можно было и не думать, Цыган о нем позаботится. К лету, глядишь, отыщут. Узнают по гуттаперчевой голове…

Но вернулся к своему котлу – и заволновался сразу: Чокнутого на месте не было.

Некоторое время ждал – вдруг тот просто отошел по нужде, — но через полчаса ждать, ничего не делая, было уже глупо, пришлось подкатываться к Кольке Прыщу. Впрочем, и спрашивать ни о чем не пришлось – тот сам все сразу выложил: пока Федьки не было, подъехал "воронок" и Чокнутого туда быстренько закинули.

— Только чокнутых им в легавке не хватало! — недоумевал Колька Прыщ. — Я-то думал – на нашенских опять облава; нет, вишь, пронесло! Они покамест по чокнутым пятилетку выполняют!..

Несмотря на удачу с Барабановым, Федька чувствовал тут и свою вину. Может, не отлучись он к Цыгану, что-нибудь на месте придумал бы.

Хотя что тут придумаешь? Что ли, на пару с Прыщом штурмовать "Воронок"?..

Вечером, когда он вернулся на Мясницкую, Арнольд Иванович, оказывается, про арест Чокнутого уже откуда-то знал и был оттого еще хмурее, чем накануне, когда рассказывал про Барабанова. Из граммофона снова звучало "Шествие троллей", и зловещей, как никогда до этого, казалась Виктору их все набиравшая скорость пляска.