— К лету вернусь, сэр.

— Профосам не попадись.

— В гробу я их видал, сэр.

Утром Патрик уехал. Без его немелодичного насвистывания, без его баса, гремящего под сводами, шато как-то опустело. С другой стороны, Харпер и Джейн всегда находили общий язык. Уж он-то сможет убедить её приехать в Нормандию.

Спустя неделю после отъезда Харпера Фредериксон со всеми предосторожностями спустил Шарпа на первый этаж. Теперь раненый мог есть, кое-как сидя за столом, вынесенным во двор. Люсиль, впервые с той ночи, когда выстрелила в Шарпа, осмелилась заговорить с ним, пожелав приятного аппетита. Ужин был скуден: вино, хлеб, немного сыра и крохотный кусочек окорока, без лишних церемоний переложенный Фредериксоном в тарелку к Шарпу.

Майор заглянул в миску капитана, затем в тарелку мадам Кастино:

— Вильям, а вам двоим?

— Мадам не любит свинину. — капитан отрезал себе сыра.

— Вы-то любите. Вы под пули порой лезли ради поросёнка.

— Вам нужнее.

Шарп нахмурился:

— С финансами у неё не ахти, так?

Шарп говорил, при Люсиль, не чинясь. Английского она не понимала.

— Бедна, как церковная мышь. Земля — вот и всё её богатство, но война лишила мужских рук, а помолвка покойного Анри выпотрошила последние заначки.

— Паршиво.

Шарп ножом поделил ломоть окорока на три равные части. Вышло у него не сразу, плохо слушалась левая рука. По куску положил в посудины капитана и хозяйки. Люсиль попыталась возражать, майор жестом осадил её.

— Переведите ей, что моя жена привезёт из Англии деньги.

Фредериксон перетолмачил слова Шарпа француженке. Из её ответа следовало, что в милостыне она не нуждается.

— Гордая. — хмыкнул Шарп.

Фредериксон, интересующийся архитектурой, завёл с Люсиль беседу об истории шато. Шарп ел молча. Скоро приедет Джейн. В армии сейчас неразбериха, письма от неё, наверняка, затерялись, убеждал он себя. Ничего, д’Алембор с ней поговорил, Харпер передаст письмо. Неделя-полторы, и Джейн будет здесь. Шарп в задумчивости откинулся на спинку стула, раскачиваясь на задних ножках. Осознав вдруг, что Фредериксон обращается к нему, майор резко подался вперёд, и в раненом бедре будто взорвалась граната. Шарп прошипел ругательство. Поймав косой взгляд Люсиль, извинился.

— Вы что-то сказали, Вильям?

— Мадам Кастино беспокоится. Она сообщила парижскому крючкотвору, что её брата убили мы.

— Кто бы сомневался.

— Она просит вашего разрешения написать мсье Ролану, что ошиблась.

Шарп взглянул в глаза француженке и отрицательно помахал ладонью:

— Нет!

— Non?

— «Нон», «нон»! Французские власти жаждут нашей крови, веря, что мы украли золото. Зачем давать им намёк, где нас искать?

Фредериксон перевёл, выслушал ответное тараторенье Люсиль.

— Мадам считает, что её свидетельство полностью оправдает нас.

— Нет! — рявкнул Шарп.

— Почему?

— Её соотечественникам я не доверяю. Они так торопились повесить на нас всех собак, что не удосужились опросить коменданта, и он погиб. Так что я бы очень просил её не раззванивать парижской братии, что мы здесь.

— Мадам говорит, что надеется сподвигнуть власти на поиск истинного виновника смерти её матери и брата, майора Дюко.

— Пусть Дюко её не заботит. От меня он не уйдёт.

Тон Шарпа сделал перевод излишним. Люсиль смотрела на стрелка, от хищного прищура которого продирал мороз. Как её мягкий и добрый брат мог найти в себе мужество противостоять этому страшному человеку? А ведь у него есть жена. Что она за женщина? Фредериксон начал перетолмачивать реплику Шарпа. Люсиль перебила его:

— Я поняла, капитан. Скажите майору: если он воздаст по заслугам Дюко, моя благодарность не будет иметь никаких границ.

Шарп покачал головой:

— Благодарность… Я убью Дюко не ради её благодарности, а ради себя.

Повисла неловкая пауза. Фредериксон поспешил вернуться к прерванному разговору о смешении стилей в архитектуре шато. Через минуту капитан и Люсиль вновь оживлённо чирикали по-французски. Шарп нежился на солнце. Ум стрелка занимали солдатские грёзы. Солдатские грёзы о доме, о любви, о счастье, о мести.

Лондон напоминал Патрику Харперу огромный грязный муравейник. В Саутворке у ирландца жила родня, и во время двух визитов в столицу Патрик с удовольствием глазел на разносчиков, бродячих певцов, но жить в Лондоне он не хотел бы, хотя на улицах достаточно часто слышался ирландский акцент, чтобы уроженец Донегола чувствовал себя здесь вольготно.

Впрочем, сидя в харчевне за кружкой пива с отбивной и устричным пирогом, Харпер чувствовал себя как угодно, только не вольготно. Тому была причина. Рассказ понурого капитана д’Алембора грозил обрушить упорядоченный мир Патрика Харпера.

— У меня есть лишь одно объяснение её поведению. — с болью заключил капитан, — Да вот верить в это мне не хочется.

— И не верьте, сэр. — отрезал Харпер, словно не слышал подробностей посещения д’Алембором дома на Корк-стрит, — Миссис Шарп непосредственна, как дитё малое. Вот увидите: стоит мне появиться, и она запрыгает от радости.