К несчастью для фанариотов, их уютное согласие с Портой было нарушено появлением альтернативного подхода к православию — не византийски-пассивного, но воинственного и чем дальше, тем более совпадающего с классическими взглядами греков. Вскоре после поражения на Пруте Петр Великий подчинил церковь непосредственно монарху, превратив ее в государственный орган. Его агенты, как миряне, так и духовные лица, начали проникать на Балканы, смущая покой греков великой мечтой, которую мог претворить в жизнь один лишь царь — о христианском Константинополе.

Русские неизбежно раздували угли недоверия, возбуждая в греках надежды, для оправдания которых у них не было достаточно сил, и страхи, которые они не имели никакого желания успокаивать. В 1770 году флот под командованием Алексея Орлова подошел к Пелопоннесу, однако русские обнаружили, что греки настроены отнюдь не так решительно и куда менее сплочены, чем им представлялось, и уплыли восвояси, проклиная греческую жадность и инертность. Пелопоннесцы же, в свою очередь, ожидали увидеть более многочисленное войско и более внушительный флот и почувствовали себя преданными. Долгожданное восстание началось без достаточной подготовки. Несколько тысяч греков взяли в руки оружие и захватили Наварин, однако русские к тому времени уже потеряли интерес к этому предприятию. Турок, разумеется, эта ситуация весьма встревожила, и единственное, что смог сделать османский наместник — пригласить для подавления восстания албанцев, которые с воодушевлением принялись резать греков, пока в 1779 году их не прогнала османская армия.

Кючук-Кайнарджийский договор, который, по мнению Екатерины II, означал, что все православные народы отныне находятся под ее опекой, на практике, помимо всего прочего, отдавал под покровительство Российской империи греческие торговые суда, так что неудивительно, что «Филики Этерия», тайное общество, целью которого было освобождение Балкан из-под османской власти, было основано в Одессе. Три года спустя, в 1817-м, этеристы с помощью русского консула перебрались в Константинополь. Среди фанариотов возник раскол. Александр Ипсиланти, бывший адъютант царя, возглавивший в 1821 году поход этеристов на Бухарест и Яссы в надежде поднять антиосманское восстание, был фанариотом. Поход окончился полным разгромом, а сам Ипсиланти бежал в Австрию, но напуганные его выступлением мусульмане выместили злобу на константинопольских греках. И пусть великий муфтий отказался дать фетву, разрешающую какие-либо действия против греческой общины, — султан был уверен, что патриарх так или иначе замешан в мятеже.

В судьбе патриарха Григория, как в капле воды, отразилась трагедия фанариотов. В разгар антигреческих волнений он предал анафеме Ипсиланти и его агентов, напомнив при этом своей пастве, что она должна испытывать благодарность Порте за охрану православной веры от тлетворных западных влияний. Однако турки все равно повесили патриарха, когда его родной брат, пелопоннесский епископ, встал во главе восставших. Его тело было отдано группе евреев с тем, чтобы они порезали его на куски и скормили собакам; однако ходили слухи, что на самом деле евреи продали его христианам за сто тысяч пиастров — хотя, возможно, и не продали, а бросили в Босфор, где его вскоре подобрал капитан греческого судна, шедшего в Одессу с грузом зерна. Там, в Одессе, патриарх Григорий и был похоронен как мученик, после чего стал тем, чем при жизни ему хотелось быть меньше всего — символом греческого сопротивления.

Татарские ханы из династии Гиреев, потомки самого Чингисхана, до поры до времени самовластно правили дикой крымской ордой, наводившей ужас на Восточную Европу. Их преданность султану заметно усилилась в XVIII веке, когда начала расти мощь Российской империи. Время от времени османы натравливали крымчаков на своих непокорных вассалов — чаще всего на тех, что обитали на территории современной Румынии, в княжествах Молдавия и Валахия, — но, становясь частью османской военной машины, татарская орда чем дальше, тем больше выглядела анахронизмом. В конце XVIII века империей управляли ловкие дипломаты, готовые принести татар в жертву России в обмен на договор, который положил бы конец интервенции России на Балканы, — и в 1774 году Порта даровала Крыму независимость, которой тот вовсе не хотел. Десять лет спустя Россия аннексировала полуостров, а затем постепенно вытеснила татар на обочину жизни. Большая их часть ушла на территорию Османской империи к западу от Черного моря, в Крыму осталось около пятидесяти тысяч — и чувствовали они себя настолько обделенными, что в 1941 году встретили немцев как освободителей, после чего все до единого были сосланы Сталиным на восток СССР.

Войны, которая могла бы превратить Молдавию и Валахию в полноценные османские провинции, так никогда и не случилось. Местные бояре оказались людьми очень покладистыми: с одной стороны, они страшились татар, с другой — охотно пользовались огромным спросом империи на овец и зерно для закрепощения своих крестьян, на которых и переложили все тяготы османского владычества. Порту не интересовало, что происходит в княжествах, пока они выплачивали дань и продавали армейским закупщикам продовольствие по установленной цене. Османская армия при необходимости могла войти на территорию того или иного княжества, чтобы обеспечить спокойную передачу власти или наказать ленивого господаря, замешкавшегося с выплатой дани, однако Порта не держала там постоянных гарнизонов, полагаясь на покорность народа православной церкви и покорность церкви константинопольскому патриарху. Власть над княжествами доставалась тому, что больше заплатит, так что, став господарем, этот счастливец, который мог быть только православным христианином, принимался выжимать из своих подданных все соки, чтобы возместить понесенные убытки.

Движение людей, начавших сбиваться в кучки в поисках безопасности, замечательно иллюстрирует процесс разрушения османского порядка. Сложный орнамент оставшейся в прошлом системы соединял приграничье и дворец, центр и армию; нынешняя же карикатура на него представляла собой союз дворцовой бюрократии и диких албанских горцев. Великий визирь Ахмед Кёпрюлю, сам уроженец Албании, пришел к выводу, что беспринципным и склонным к изменам слугам империи можно противопоставить прямодушных албанцев, которые были в большинстве своем мусульманами и свято чтили клятву верности, бесу, от которой могла освободить одна лишь смерть — так глубоко был впечатан в их сознание горский кодекс чести, так называемый закон Лека. И вскоре все крупные города империи оказались переполнены албанцами — в 1730 году в константинопольском восстании Патроны Халиля их принимало участие одиннадцать тысяч. Леди Мэри Уортли Монтегю необычайно понравились албанские солдаты в ослепительно-белых рубахах — она видела их из своей неповоротливой кареты, подглядывая в просвет между занавесками. Столетие спустя ими восхищался Байрон — столь же сильно, как ненавидели их греки. А как было их не ненавидеть, если каждый раз, когда для них наступали трудные времена, они весело затягивали песню про то, что у них есть «мушкет для службы визирю и карабин для службы паше» и отправлялись грабить и убивать своих соседей. Особенно опасны они были для греков, чьи мятежи с конца XVIII века им не раз поручали подавлять; это задание они выполняли охотно, но без спешки, и в шутку называли Миссолонги (где вспыхнул последний греческий мятеж, усмирение которого было самым долгим и кровавым) своим банком.

В XVIII веке крестьяне бежали с земли в города, а общая численность населения стремительно падала — если при Сулеймане на Балканах проживало около восьми миллионов человек, то в 1750-е годы — три миллиона. В эти беспокойные времена паломники, по-прежнему ежегодно устремлявшиеся в Мекку в огромных количествах, постоянно подвергались нападениям бедуинов. Многочисленные попытки выгнать этих арабских кочевников из сирийской пустыни ни к чему не привели. Мусульмане-колонисты покидали Венгрию, возвращаясь на территорию Османской империи, причем держали себя весьма независимо; сербы тянулись в противоположном направлении, на север, во владения Габсбургов, и на новом месте выказывали полную покорность властям, которые использовали их для охраны границ. Вторжение русской армии в дунайские княжества в 1736 году вызвало массовый исход крестьян в Австрийскую империю, который продолжался и после восстановления власти господаря через три года: фанариот Маврокордато, князь Валахии, провел в сороковые годы серию либеральных реформ, однако для крестьян расширение свобод было сопряжено с попаданием в глубочайшую долговую яму, так что их новое положение было, по сути, тем же рабством, что и неприкрытый феодальный гнет прошлого. Что же до бесконечно жестоких бояр и придворных господаря, то отказ от одной манеры правления — византийской, анахроничной, эксплуататорской и порочной, и переход к другой — современной и офранцуженной, но не менее эксплуататорской и порочной, никак не улучшил их репутацию в мире и породил старую шутку о том, что румын — это не национальность, а профессия. [80] Поэтому, когда русские возвращались в 1769-м, 1774-м и 1812 годах, вооруженные более привлекательной пропагандой, порождающей надежды на лучшую жизнь, до двухсот тысяч болгар пересекали Дунай, чтобы присоединиться к ним.