В 1838 году, обращаясь к первокурсникам медицинского училища, султан заявил: «Я повелел учить вас французскому языку не потому, что желаю, чтобы вы знали французский. Мне нужно, чтобы вы овладели научной медициной и постепенно переложили ее на наш язык». И действительно, казалось, что султан властен даже над языком и способен отделить его от идей, которые тот выражает. После уничтожения янычарского войска Махмуд получил возможность проводить любые реформы, какие захочет. Располагая верным артиллерийским корпусом, он больше не боялся гнева толпы, которую можно было рассеять одним-единственным залпом картечи. Вырвав таким образом зубы улеме, Махмуд начал брать под контроль благотворительные фонды — ни о чем подобном султаны и подумать не могли со времен Мехмеда Завоевателя. Конечно, Махмуд не стал переводить имущество вакфов в казну — для начала он поставил их на учет и ввел централизованную систему сбора их доходов. К концу 1826 года единственным бастионом древних привилегий оставалась власть самого султана.

Однако, как отметил граф Гельмут фон Мольтке, приглашенный из Пруссии в 1835 году в качестве военного советника, одно дело — снести старое здание, и совсем другое — возвести на его месте новое, приемлемое для всех групп влияния, наседавших на османский режим: для улемы, европейских держав, беспокойных религиозных меньшинств, торговцев, землевладельцев, националистов… «Ему необходимо было расчистить место, прежде чем приступать к строительству, — писал фон Мольтке. — Первую часть этой грандиозной задачи султан выполнил с величайшей проницательностью и решимостью; выполнить вторую ему не удалось». И вряд ли здесь есть чему удивляться. У всех были свои планы относительно расчищенного для строительства места, и если обернуться назад, то казалось, что прежнее здание, ветхое и расползшееся во все стороны неуклюжими пристройками, было совсем не так уж плохо и жить там было куда уютнее, чем в любом из строений, возникших на его месте.

Современник фон Мольтке Огастес Слейд [85] изложил доводы против реформ: «До сих пор османец не платил правительству ничего, кроме скромного земельного налога, хотя порой и сталкивался с вымогательством, которое можно уподобить налогу на имущество. Он не платил десятину, поскольку исламское духовенство жило на доходы вакфов. Он ездил куда хотел без паспорта, не имея дела ни с таможенными чиновниками, ни с полицией. Его жилище было неприкосновенно. У него не отнимали сыновей, чтобы забрать их в армию, пока не начиналась война. Его честолюбие не было ограничено ни происхождением, ни материальным положением: начав с самых низов, он мог дослужиться до звания паши, а если умел читать — то до должности великого визиря. Его способности открывали ему дорогу на высшие этажи власти. Разве не эти самые преимущества так ценимы свободными нациями?»

Несомненно, планы султана превосходили возможности его подданных, которым предстояло претворять их в жизнь. В 1821 году, когда все греки были под подозрением, власти казнили драгомана Порты и стали подыскивать на его место (которое до тех пор всегда занимали фанариоты) мусульманина. Сложность, однако, заключалась в том, что этот мусульманин должен был знать хотя бы один иностранный язык. Непрочитанная дипломатическая корреспонденция копилась несколько недель, пока на должность наконец не назначили вероотступника, ставшего родоначальником целой династии драгоманов. Махмуду необходимо было начинать с образования, которое до тех пор находилось в руках улемы и имело строго религиозный характер. Не бросая открытый вызов системе медресе, султан открыл ряд начальных и средних школ, дающих светское образование, и несколько технических училищ для их выпускников.

Европеизация противоречила всем впитанным с молоком матери убеждениям мусульманских подданных султана. Попытки реформ, предпринимавшиеся на протяжении жизни двух поколений начиная с Селима II, привели к появлению некоторого количества людей, понимающих, как устроена жизнь на Западе — без этого вся затея Махмуда была бы обречена на полную неудачу; однако фон Мольтке вскоре обнаружил, сколь скудным был этот ресурс. «Турок готов признать, не колеблясь ни секунды, что европейцы превосходят его нацию в развитии наук, в богатстве, силе и храбрости, но ему даже в голову не придет, что по этой причине франк может считаться ровней мусульманину. Полковники уступали нам старшинство, офицеры еще оставались достаточно вежливыми, но обычные люди не проявляли к нам никакого уважения, а женщины и дети порой осыпали нас бранью. Солдаты подчинялись, но не отдавали честь».

Махмуд II начал реорганизовывать правительство, превращая его в бюрократический аппарат с тем, чтобы на смену могущественным сановникам пришли обезличенные и, соответственно, менее самостоятельные ведомства и комитеты. Великий муфтий был поставлен во главе управления духовных дел, и теперь все его фетвы составляла особая комиссия. Улему не подпускали к управлению новыми школами — они находились в ведении нового министерства образования. Судебная система подчинялась новому министерству юстиции. Даже пост великого визиря был на время упразднен — пока султан не понял, что он может быть весьма полезен в качестве громоотвода для народного недовольства, вызванного непопулярными мерами.

Махмуд умер 1 июля 1839 года, в разгар так называемого Восточного кризиса: Ибрагим-паша разбил османскую армию в Сирии, и Мухаммед Али объявил, что отныне будет править Египтом как независимый суверен. Шестнадцатилетнему наследнику Махмуда Абдул-Меджиду предстояло поставить внутреннюю политику империи в зависимость от воли великих держав, что впоследствии так угнетало его детей — четырех последних османских султанов. В 1839 году в обмен на ультиматум, выдвинутый державами Мухаммеду Али (ему предлагалось удовольствоваться титулом наследственного наместника Египта), султан издал Гюльханейский хатт-и-шериф («священный указ») — эдикт о реформах, оглашенный в одном из павильонов нижних садов Топкапы в присутствии министров и иностранных послов. Хатти-шериф гарантировал неприкосновенность жизни, собственности и достоинства всех подданных империи, отмену откупного налогообложения, всеобщую воинскую обязанность, честное и открытое судопроизводство и равенство всех перед законом. Составители документа даже осмелились использовать слово «нововведение», которое было ненавистно религиозным фанатикам, ибо разве не сказал Пророк, что «всякое нововведение есть ошибка, а каждая ошибка ведет в адское пламя»?

Иностранные союзники султана перешли к действиям: в 1840 году англичане изгнали Ибрагим-пашу из Сирии и подвергли обстрелу Александрию. Мухаммед Али вывел войска с Крита и из Аравии, согласился на титул наследственного наместника и вскоре, весной 1849 года, умер — через несколько месяцев после своего сына Ибрагим-паши. В 1850 году его внук Аббас Хильми встретился с султаном на Родосе и принес ему клятву верности. Четыре года спустя кризис случился на другой окраине империи: русские отказались вывести войска из дунайских княжеств, оккупированных в 1848-м. Памятуя о стремлении Российской империи к господству над Черным морем и проливами, Англия и Франция вступили в союз с Портой и объявили русским войну. Война эта, вошедшая в историю как Крымская, завершилась 30 марта 1856 года заключением Парижского мирного договора, который незначительно изменил границы и обязал все подписавшие его стороны «уважать независимость и территориальную целостность Османской империи». На бумаге это выглядело гораздо более великодушно, чем условия договора, примерно в то же время навязанного западными странами другой обветшавшей империи — Китайской. Однако Китай тогда еще не стал ареной соперничества между великими державами; кроме того, он не был настолько скован экономическими требованиями Запада, как Османская империя, которая была в долгу как в шелку. Расходы на войну и реформы Танзимата, а также любовь Абдул-Меджида к роскошным дворцам и празднествам вынудили империю сделать ряд разорительных займов на европейских рынках.