Одно слово «Париж» – и тобой овладевает душевный трепет! Как-никак – пятнадцать столетий этот город шлифовал историю не только Франции, но и мира!

1963 год. Задолго до гастролей в Париже стало известно, что у нас есть конкуренты: Театр комедии под руководством Н. П. Акимова и Большой драматический театр им. Горького под руководством Г. А. Товстоногова. Решался вопрос: кому отдать предпочтение? Решался не нами, не нашими ленинградскими коллегами-конкурентами и даже не Министерством культуры, не французскими товарищами и господами, а «господином Маяковским». И «он» решил его в пользу Московского театра сатиры! Едут «Клоп», «Баня» и на «прицепе» – «Яблоко раздора» Бирюкова.

Итак, началось: справки о здоровье, ажиотаж в связи с предстоящим знакомством с великим Парижем, недовольство тех, кого не берут, затаенное торжество едущих…

Лихорадочные поиски вариантов улучшения актерского исполнения: перемещения с роли на роль, снятия с роли, замена актера другим, более сильным исполнителем. Заявления в разные инстанции оскорбленных в связи с этими перемещениями, разбирательство этих заявлений, скрытые и открытые сожаления и торжества по поводу всех этих пертурбаций…

Очень серьезный репетиционный период во имя улучшения качества спектаклей (у меня он был особенно напряженным, так как пришлось не только вводиться то на роль Понт-Кича в «Бане», то на роль Ивана Ивановича в той же «Бане», но еще и проводить с 9 утра трудные репетиции по выпуску спектакля «Проделки Скапена» Мольера в моей, совместно с А. Столбовым, постановке).

Серия бесед о Франции, о специфике ее экономического и политического положения, о поведении советского гражданина в условиях буржуазной страны и множество разговоров во время этих бесед о том, нужны ли они – беседы – или нет.

Советы и требования: разбиться на пятерки, их начальников выбрать только из членов партии; не смотреть, не заходить, не разговаривать; не фотографироваться, приглашений не принимать, в одиночку никуда не ходить; остерегаться провокаций, не уединяться, не поддаваться; не дышать, не ка…, не пи…; настороженно отнестись к «увеселительным» районам, особенно к площади Пигаль, на которой находится кабаре «Мулен Руж»…

Кто-то спросил: «А в театр „Красная мельница“ (это и есть по-французски „Мулен Руж“) можно заглянуть?» И незамедлительно получил ответственный, глубокомысленный ответ: «В красный, пожалуйста, сколько хотите, но желательно всей пятеркой – мало ли, вдруг какая-нибудь проверка! Спокойнее будет!» (Ударение на первой букве «е»…)

Я спросил: «Возможно, буду приглашен Луи Арагоном домой. Как быть: идти или поостеречься?» Инструктировавший нас на минуточку задумался и сказал: «На месте разберетесь с вашим руководством. Расскажите, кто он такой, этот Арадон, руководство проконсультируется с кем надо и даст вам рекомендации. Сами решений не принимайте! Несите гордо звание гражданина нашей великой страны!»

Вспомнился инструктаж Бомпара в связи с угрозами русских нигилистов в адрес его земляка, последнего Дон-Кихота европейской литературы, знаменитого Тартарена из Тараскона (из романа Альфонса Додэ «Тартарен в Альпах»): «Будьте начеку: осматривайте кровать в гостинице, прежде чем лечь, осматривайте стул, прежде чем сесть… Внимание к кушаньям, к стаканам, которые могут быть вымазаны ядом. Невидимым! Бойтесь парного молока, которое вам принесет пастух, они ни перед чем не остановятся».

В 60-х годах у меня сложилось твердое убеждение в том, что за границей советские люди интересовались собой значительно больше, нежели ими все окружающие их!

…Итак, сборы, покупки сувениров, прощания… И наконец 6.15 утра 17 июня 1963 года. Автобусы, едем в «Шереметьево». Получение билетов, сдача багажа и посадка в самолет, «вылетающий рейсом № 49 Москва – Париж». Завистливые глаза провожающих и тревожные у тех, кто первый раз летит на самолете (а таких оказалось много), растерянные у администраторов, которые остались в Москве… Так жалко было смотреть на словно пришибленного главного администратора театра, не знавшего, как себя вести. Он, многие годы всегда бывший «передовым» и необходимым в театральных гастролях, привыкший к ажиотированной деятельности, всегда повышенно громко говоривший, вдруг оказался в положении человека, которому нечего делать, некому советовать, нечего исправлять, нечего устраивать… Теперь он мог лишь грустно и неизящно острить о том, что, пока мы будем во Франции, он подготовит гастроли на Марс! Все мило улыбались, понимая всю «драматичность» его положения: «Он – и не летит!»

Самолет на взлетной полосе. Привязываемся ремнями к креслам, взлетаем. Стюардессы объясняют маршрут: Москва – Рига – Копенгаген – Амстердам – Брюссель – Париж (без посадки, конечно); сообщают условия полета: высоту, скорость, продолжительность (3 ч 40 мин); объясняют правила поведения пассажиров, раздают пакеты на тот случай, если кто-то захочет «съездить в Ригу»; раздают завтрак, по-русски обильный: сухое вино, горячее блюдо, вода, кофе, апельсин. Вся суета наконец кончается, все замолкают и с нетерпением ждут посадки в Париже. Как всегда, в дороге царит «господин юмор».

В первый салон никого из летевших не пустили. Но мы с Анатолием Папановым обратили внимание на детальку, нас весьма заинтриговавшую: стюардессы проходили в тот салон с подносами, особенно щедро сервированными, вплоть до бутылки очень дорогого коньяка… Кто там? Кто он? От ответа стюардессы уклонялись. Но после их очередного посещения этого салона вдруг от имени загадочного пассажира к нему пригласили… Папанова и меня. Прошли. «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!..» Удивительно знакомое лицо, но кто он? Ну, никак не могли вспомнить! Одет очень скромно: легкая куртка поверх рубахи без галстука, стрижка и прическа без претензий, простая, естественная манера поведения и речи. На куртке две Звезды Героя, медаль лауреата Ленинской премии, значок «Заслуженный мастер спорта», колодки пяти орденов Ленина, трех Красного Знамени, Отечественной войны I и II степени, четырех Красной Звезды… Знаменитый, обаятельный… Но кто этот дядечка? Сам он не представляется! Интригует: