Шрифт:
Я наблюдаю за мамой тех лет… Несмотря на то, что после освобождения из лагеря ей не разрешали жить со мной в Москве (называлось это «забота» о таких освобожденных заключенных, то есть осужденных без предъявления обвинения, «минус 100 городов»), она увлеченно преподавала музыку детям городов Савелово и Кимры, завоевала симпатии и уважение всех с ней общавшихся людей. Осталась такой же доброй и жизнелюбивой, какой и была до «упражнений» вождя с судьбами людскими. И никакого озлобления, никакой трусости – лишь гордое чувство своей невиновности перед Родиной и своего достоинства гражданского, человеческого, политического и женского!
Спектакль приближается к финалу. Уже прозвучали слова Хрущева, разоблачившие кошмары, творившиеся при «сапогах и усах», прозвучал текст реабилитаций…
Финальная сцена небесно-земной истории-спектакля: облака превращаются в кремлевские стены… Зрители и я въезжаем (благодаря оптическому обману) через ворота в кремлевский дворик. Таким же образом нас «въезжают» в красивую гостиную, богато убранную и с большим портретом нового главного человека (без волос и без сапог, но со скрытой страстью снимать с себя обувь). Два человека: Большой-большой (небольшого роста) чиновник и красивая, седая – моя Мама…
Чиновник (в бостоновом костюме. Над ним загорается рубиновая звезда). Уважаемая Евгения Эммануиловна, разрешите мне по поручению советского правительства вручить вам орден Трудового Красного Знамени, незаслуженно отнятый у вас двадцать лет тому назад. (Вручает, прикрепляет.)
Огромный оркестр из множества «музыкантов» по сигналу дирижера (в бостоновом костюме) движениями смычков, усилиями надутых щек духовиков, к которым присоединились сотни ударников, извлекает абсолютную тишину! «Много тишины из кажущегося шума» или «много кажущегося внешнего шума из внутренней тишины»…
Чиновник. У меня для вас есть еще одна весть (вручает Маме конверт): за подписью заместителя председателя Военной коллегии Верховного Совета Союза ССР товарища Борисоглебского дело по обвинению Якова Ильича Весника пересмотрено. Приговор Военной коллегии от 17 ноября 1937 года отменен и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Ваш муж реабилитирован. Посмертно. Поздравляю.
Ожила рука дирижера с палочкой, надуты щеки, палочки бьют в барабаны, смычки «зачесали» по струнам, но по-прежнему звука нет…
Чиновник (над ним горит рубиновая звезда). Не желаете ли что-нибудь сказать? (Над мамой появляется размеренно бьющееся огромное сердце, может быть, чуточку взволнованнее, чем обычно.)Я спрашиваю вас, не хотите ли сказать несколько слов?
Мама (с прикрепленным на груди орденом)медленно отрицательно качает головой.
Я, наверное, только я заметил, как блеснули в ее глазах слезинки. Оркестр ожил, задвигался всеми своими руками, щеками, смычками, металлом и деревом… Но почему-то (о чудо!) звучит только рояль – любимый мамой великий, добрый, мудрый, неистовый и ласковый, лиричный Рахманинов, тот, которого мама пропагандировала детям в музыкальных школах Кимр и Савелово, мелодии которого напевала в тюрьмах и лагерях…
Прилетевшая стая горлиц закрыла собой все прелести Кремля.
Зазвучал голос Владыки. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся… Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят… Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец наш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших».
Горлицы летали, летали и вдруг, замерев в полете, образовали своими тельцами надпись: «Спектакль под названием „Чистка“ закончился». Занавес!
В Долгинцево (район Кривого Рога) есть улица имени Якова Весника. На доме № 1 – мемориальная доска, объясняющая, что «Я. Весник – первый директор Криворожского металлургического комбината». Хозяин дома – Николай Степанович Сименов, пенсионер, 40 лет проработавший шофером.
– Ну спасыбо вам, шо вот на нашем доме прикрепылы цю доску!
– Вы отца моего не знали?
– Та не-е-е. Знать не знал. Но слыхать слыхал много хорошего. Очень много. Простой, добрый человик, говорят, був. И за доску памятну – спасыбо! Ведь нашу вулыцю теперь першой заасхвальтировалы. Уголь нам першим привозять, водопровод нам першим протянулы. Спасибо вашему батьку. Я вроде вашим родственником себя ощущаю. Хороший ваш батько человик! Дуже гарный!
– Расстреляли его в 37 году.
– Вот за то, шо был дуже гарный (очень хороший), и убылы!
…Улицы Москвы вечером прелестны, хотя и небезопасны… Пятьдесят лет прошло после окончания кровопролитной битвы с врагом, которого мы не боялись, а теперь вот боимся друг друга! Своих боимся! И кровь своих течет! Абсурд! Люди больны! Страна больна! И не потому, что нет колбасы или дешевого пойла, а потому, что стадо людей не знает, куда идти, где и как пастись… Точнее, не понимает стадо, куда и как идти за лучшим – очень много пастухов. Во время войны знали, что «лучшее» – это Победа! Шли к ней все! Сейчас нет равнозначной замены слову «Победа», а если и бывает победа, то для части людей, иной раз маленькой-маленькой части. Каждый ищет свою победу. Маленькую, но свою. А общая – для всех – чахнет, отдаляется от фанфарного торжества… Ах, если бы Всевышний прикончил ЗАВИСТЬ! Ах, если бы все начали работать в охотку – глядишь, все увидели бы на горизонте… цель!! А за ней – новую…
Под впечатлением от спектакля идем по улицам Москвы. Кто-то спросил: «А почему спектакль называется „Чистка?“» Кто-то ответил: «Люди „чистили“ ряды партии, помещения, головы, зубы…» После 1953 года люди попытались почистить свои ряды, то есть сами себя. Убиенные-расстрелянные помогли этой чистке: доброй памятью о себе они «победили» убивавших, расстреливавших, пытавших. Много дряни вычистили, но, к сожалению, не всех. «Чистка» нужна новая! Под флагами Иисуса, Диогена, Монтеня, Пушкина, Сахарова, отца Александра Меня. И – не боюсь сказать – моих мамы и папы и им подобных. Бескровная, но Чистка!
Зашли в разваленный сад «Эрмитаж». Присели на оставшуюся каким-то чудом захудалую скамеечку. Когда-то сад манил своими огоньками: и электрическими, и творческими. Исчез Летний театр эстрады, захирел и омафиозился знаменитый ресторан, плачут лужами грязные дорожки… Ни попить, ни поесть… Молчат радиорепродукторы, нет детей, нет музыки. Сад нуждается в Чистке!
Воспоминания снижают повышенную температуру возмущения и досады.
Воспоминания о добре и добрых, о талантливых и честных, об умных и красивых превращают лужи, грязь и мусор в красивые клумбы и ухоженные дорожки, а нас в людей, которые «не хлебом единым»…
Воспоминания, воспоминания. Настала и моя очередь…
Школа жизни
Девятый и десятый классы 15-й школы города Москвы стали завершением моего среднего образования и началом суровой жизни. Я знал уже, что Серго Орджоникидзе покончил с собой. Знал, что в стране творится беззаконие: арестовывали ночи напролет целыми домами. Около тюрем простаивали очереди родственников в надежде передать узникам хоть что-нибудь из еды или вещей. У некоторых передачи принимали, у некоторых – нет. Ответные записки от арестованных вручали наполовину перечеркнутые – значит, нам на улице чего-то нельзя было знать о своих родных.