— Взломали ящик, твой или мой. Я был уверен, что история не закончилась. Поэтому и носил оружие.

— Теперь и у меня есть оружие! — сказала Настя.

Она раскрыла сумочку и, не доставая на обозрение, продемонстрировала Святу серебристый пистолет. Надо было бы осмотреть его внимательно, но не здесь, не в привокзальном кафе.

— Наша история не закончилась, — мрачно повторил Свят, возвращаясь к этому разговору спустя часы. — Напротив, она приобрела какое-то новое свойство. И теперь не так уж страшна, я бы заметил.

— Не страшна? То, что я пристрелила какого-то зомби, который ничуть не изменился с шестидесятых годов? Да у меня мурашки по коже!

— Напротив. С моих плеч будто груз свалился. Теперь я знаю, что мы имеем дело не с преступниками, обыкновенными убийцами, а с какой-то неведомой силой.

— Ну и что?

— Эта сила неумолима и жестока. Но вряд ли она действует по законам человеческого уголовного мира. И это меня обнадеживает.

— Я не понимаю!

— Я тоже. Тоже не понимаю себя.

Они стояли в музее русского искусства. Свят хотел посмотреть работу Шишкина «На севере диком», которую любил с юности. Но картины не было на месте. Служащая сказала, что одинокую сосну увезли на выставку. В Москву. Вот ирония! Вот странная прихоть природы вещей вообще… Не сам ли он всю свою жизнь охотился за призраком?

Свят подумал, что не только стремление разгадать тайну родителей влечет его. Хоть он и считал себя журналистом лишь отчасти, но профессиональное чутье подсказывало, что он близок к тому, чтобы запечатлеть сенсацию.

Это странное чувство посещало его несколько раз в жизни, и он никогда не ошибался. На заре перестройки Свят сотрудничал с «Московским комсомольцем» и с холдингом «Совершенно секретно», в изданиях, чрезвычайно падких на жареные новости, которых в ту пору было в стране через край. Так получалось, что он часто оказывался в нужном месте в нужное время. И всегда его посещало одно и то же ощущение, какое-то особенное замирание в груди, будто обливаешься ледяной водой.

Нет, это не уголовщина, не безумие одиночки, живущего в каком-то шахтерском захолустье, а нечто невообразимо большое, серьезное — это явление планетарного масштаба… Старые знакомые по-прежнему трудились в различных газетах, с огромными тиражами. Выйти куда-то с неожиданной темой не составляло труда. Человек, сидящий на этой теме, что называется, в одно прекрасное утро проснется знаменитым. И вся его жизнь круто свернет с наезженного пути, который, казалось бы, был определен и закончен, как написанная, но еще не прочитанная книга.

Что ему в жизни светило? Еще несколько лет и — пенсия, одинокая старость, смерть. На пенсии он, конечно, не собирался бросать работу — фрилансером в ряде изданий, где его знали и любили. Тот, кто работает со словом, обречен работать до последнего часа, он никогда не отдыхает, у него нет отпуска, нет выходных, даже это путешествие с Настей Свят воспринимал как некую творческую командировку. Пенсия просто дала бы ему некоторые материальные льготы и чувствительную добавку к бюджету. Теперь же он понял, почему-то здесь, в этих пустынных залах музея, где они были вдвоем, но каждый в своем одиночестве, что всю жизнь прекрасно знал, что «сидит на сенсации», что владеет тайной, которая принадлежит не только ему, но и человечеству в целом, тайной, которая изменит его жизнь, а после жизни — обессмертит его имя. Может быть, как раз это и было скрытым мотивом, увлекшим молодого человека в журналистику, а стремление ездить по стране в поисках могилы родителей — лишь производное от главного?

Об этом Свят думал уже в харьковском поезде, под стук колес… Впрочем, «стук» — это просто метафора, ибо где-то с середины семидесятых колеса на дорогах страны перестали стучать, так как повсюду уложили сварные рельсы. Температурный стык был редким, его стук приносился вдоль всего состава, плавно сходя на нет к хвосту. Свят лежал на верхней полке и думал о своей жизни, чувствуя, что в полутора метрах от него, внизу спит женщина, которая стала самым дорогим ему существом.

Он любовался ею, когда они шли по утреннему Харькову, городу, где он также не раз бывал в прошлой реальности, когда вся эта местность была законной частью его страны. Еще в Киеве Настя набрала на базаре новых вещей и сейчас переоделась в легкое платьице — короткое, полупрозрачное, которое очень молодило ее.

Увидев витрину интернет-кафе, Настя дернула Свята за рукав:

— Уже могут быть новости о вчерашнем происшествии на Оболони, — пояснила она.

Действительно: первые сообщения появились на ленте еще вечером, сегодня добавились подробности.

Прочитав короткую заметку, написанную бойким языком молодой журналистки, Свят нервически расхохотался. И не смог сдержать слез. Он смеялся, но слезы сами собой текли по его щекам.

— Значит, мы не убийцы, — твердо сказал он, и Настя вдруг вскинула голову и со странным любопытством посмотрела на него.

В заметке сообщалось, что на улице Ермака произошла очередная криминальная разборка. Двое пассажиров джипа были ранены. Один лежит в реанимации, и есть надежда, что скоро он даст показания. Это известный в городе человек — сотрудник сыскного агентства, которое занимается вышибанием долгов и прочими криминальными мелочами. У второй жертвы дела гораздо хуже. Человек, личность которого устанавливается, так и не пришел в себя, и уже более чем сутки находится в коме.

Они читали все это, соприкасаясь головами. Прядь ее волос лежала у него на плече. Свят чувствовал, что и Настя испытывает необычайное волнение: не по той же причине? Не потому ли, что и с нее теперь снят груз убийства?