Шрифт:
Заневский отвернулся к окну.
— Я на прошлой неделе просил вашего разрешения приостановить на полдня вывозку, а вы что сказали? — продолжал Павел, — «Я буду отвечать, работайте!» — Ну и отвечайте!
Павел свернул цигарку, прикурил и уже несколько спокойнее сказал:
— Я во избежание травм остановил вывозку у себя на лесоучастке и теперь строго буду придерживаться правил.
Заневский встрепенулся, быстро шагнул к Павлу.
— Что-о?.. Какое вы имели право? — закричал он. — Я здесь хозяин! Я отстраню вас от обязанностей!
— Не кричите и не пугайте меня, — выдержал Павел гневный взгляд директора.
Он пошел к замполиту и, рассказав о происшедшем, спросил:
— До каких же пор, Александр Родионович, директор будет тянуть с проводкой телефона? Снова несчастный случай, а связи с больницей нет. Сколько ждать?! Я требую, как член партии, срочно обсудить вопрос на партбюро!
Когда Леснов проходил мимо приемной директора, Зина Воложина схватила его за руку. Глаза ее были широко раскрыты, в них — тревога и ожидание.
— Кого убило деревом, Павел Владимирович? — спросила она с дрожью в голосе.
— Не убило, Зиночка, слава богу, а ударило. Николая Уральцева…
Зина в ужасе схватилась за голову и качнулась.
Павел поддержал ее, ввел в приемную, усадил у стола.
— А как, как ударило-то? — едва выговорила девушка, и слезы заволокли глаза, потекли по щекам…
9
Войдя в коридор больницы, Павел увидел Таню. Сгорбившись, она сидела на диване. Руки, опираясь локтями о колени, поддерживали голову, и вся ее маленькая и щупленькая фигурка вздрагивала от рыданий.
Как она ругала себя! Она одна, одна виновата в случившемся: не скажи тогда Веселову и Верхутину о своем разговоре с Николаем, не выкрикни «единоличник», он бы работал теперь в звене.
— Танюша, как? — Леснов подсел к Русаковой и коснулся ее руки. Девушка вздрогнула. — Как Николай?
— Ах-х, оставьте меня, не знаю ничего…
В ее голосе было столько горя, что Павел не решился больше расспрашивать. Вздохнув, он поднял голову. В дверях ординаторской стояла Заневская, поправляя выбившиеся из-под марлевой косынки волосы.
Павел подошел к ней.
— Зайдите, — пригласила она, входя в ординаторскую. — Садитесь.
«Все медики страдают одним недостатком, — подумал Павел, глядя на Верочку, — спокойны, равнодушны, о своих пациентах говорят с такой невозмутимостью, будто перед ними неодушевленный предмет».
— Что вам сказать? — начала Верочка. — Рана незначительная; повреждение кожных покровов головы, но картина сотрясения мозга ясная. Сделаем все возможное и будем надеяться на лучшее.
— Вы бы девушку успокоили…
— Таню? Я говорила ей, но она обязательно хочет в палату, а туда нельзя… И еще одна девушка приходила сюда. Разве всех пустишь?
— Если бы вы любили и были на месте Русаковой, то вели бы себя так же.
— Я могу ее пустить, но только одну, — Верочка покраснела и поспешно вышла в коридор.
Таня осталась в больнице. Она не подозревала кому была обязана этим, не удивилась, почему сестры и няни, еще полчаса назад ни за что не соглашавшиеся пустить ее в палату, вдруг принесли халат и проводили туда, она принимала вое как должное. Главное — она сидела у койки Николая.
А в это время под окнами ходила Зина.
…Павел и Верочка шли рядом.
Не сговариваясь, они вышли из больницы и незаметно для себя очутились за поселком, среди могучих сосен бора и тропкой углублялись в него. Приятно пахло смолой и хвоей, сыроватой свежестью и грибами тянуло с низины.
Верочка временами бросала на Павла любопытный взгляд.
Он с каждым днем все больше и больше интересовал ее. Девушка видела, что лесорубы любят и уважают своего начальника. Он просто с ними разговаривает, часто бывает на квартирах и в общежитиях, и везде его принимают, как друга.
Верочка ревниво стала следить за работой на первом лесоучастке и каждый вечер, словно невзначай, спрашивала отца, как выполняется дневной график. Заневский, ничего не подозревая, вначале с недоумением отвечал на расспросы, потом привык. И только мать, казалось Верочке, кое о чем догадывалась, но старалась не подавать вида…
— Я люблю гулять в этом бору, — нарушила молчание Верочка. — Грибов здесь много…
— Хорошо здесь! — вздохнул полной грудью Павел, и его глаза сверкнули радостным блеском. — А вы, Вера, не скучаете?