Если поднятая в ответ на этот недолговечный проект шумиха вокруг Белого дома и имела положительные последствия, то лишь для союза Ллеланда с Эдельштейном. Тогда-то я впервые подумал о себе и Фили как о союзниках.

Внешняя политика была подвергнута критике тремя неделями позже, когда обстреляли Военно-морскую базу на Бермудах. Антиамериканские выступления становились обычным делом на этом острове. Но в тот же день на площадке для гольфа было совершено нападение на мистера Джорджа Мюррей-Триптона, мэра Сомерсета и владельца «эксплуататорского» концерна. Когда нашли его бесчувственное тело, то на тележке для клюшек прочитали: «американский прихлебатель» (sic).

Я поддерживал решение президента не посылать американских морских пехотинцев для наведения порядка, хотя моего мнения никто не спрашивал. Наступило время, как сказал президент, «трезвого расчета». Я посоветовал ему – в письменном виде – «повысить моральный статус нашего присутствия», приказав начальнику базы на Бермудах устроить прием и пригласить на него побольше бермудцев. Думаю, это смягчило бы ситуацию. К сожалению, мое письмо не было прочитано, потому что не дошло до президента. Ллеланд ввел новую практику: все бумаги, поступающие на имя президента, должны проходить через руки его гоплита [12] Фетлока.

Правые не теряли времени даром. Сенатор Найатт выступил с критикой политики Белого дома на Бермудах, назвав ее «неслыханным попустительством». Такие же идиотские реплики можно было услышать в обеих палатах конгресса. Для республиканцев наступило благодатное время. Моральное состояние Белого дома было хуже некуда. Эд Полларт из службы безопасности сообщил о сорокапроцентном увеличении поступающих смертельных угроз. Мне было очень жаль президента.

Легион приспешников Ллеланда взялся выставить происходившее в лучшем свете. Хал Джаспер, отвечавший за средства связи, должен был посылать президенту лживое, но жизнерадостное донесение, стоило какой-нибудь газетенке напечатать положительную статью. Когда «Пост» похвалила президента за гранты студентам, изучающим сельское хозяйство, Джаспер изготовил для президента донесение в духе Кремля, из которого следовало, что вся страна превозносила его как радетеля американского сельского хозяйства. Мне нравилось, когда президента оценивали по заслугам, но это уж слишком.

Однако еще ужаснее было введение цензуры на новости, ответственность за которую также несли Ллеланд с Эдельштейном. Узнав о дайджесте новостей, который президенту подавали каждое утро, я долго не мог прийти в себя.

Чуть позже, но в том же месяце, судя по социологическому опросу института Гэллопа, рейтинг президента упал до тридцати четырех процентов. Джаспер и это постарался представить как нечто позитивное, написав, что если в прошлом месяце рейтинг упал на один процент, то в этом намечается «уменьшение отрицательного нарастания». Я был в отчаянии. Мне хотелось с головой погрузиться в работу. Но работы-то как раз и не было.

Поскольку президенту я оказался не нужен, то пришлось сконцентрироваться на обязанностях управляющего делами первой леди. Мне это было по вкусу, так как я находил приятным проводить время в обществе миссис Такер. Утром она всегда выглядела свежей, разве что легкие тени под глазами свидетельствовали о недостатке сна.

Вместе мы придумали довольно много проектов. Ее, естественно, в первую очередь интересовало кино, и кинофестиваль Белого дома уже был не за горами. Прошло всего два месяца после визита принцессы Уэльской, в приготовлениях к которому я принимал самое живое участие. Мы также проводили собеседования с кандидатами на должность управляющего ее штатом и, кажется, подобрали одного, но были вынуждены от него отказаться после первых же проверок, так как у него в Севилье была связь с пикадором. Итак, мне приходилось проводить много времени в Восточном крыле. Конечно же, Восточное крыло – не Западное, но все же Белый дом.

Четырнадцатого августа в первый раз загорелась зеленая лампочка на моем телефоне. Наконец-то! Звонил президент. У меня задрожали руки. Прямо как в старые времена.

– Слушаю, господин президент.

– Мистер Вадлоу? – спросил незнакомый голос.

– Да.

– Говорят из БСБД (Бюро связи Белого дома). Извините, что беспокою вас. Мы проверяем президентские линии. У вас нет жалоб на прямую связь?

– Нет, – ответил я и положил трубку.

На той же неделе Джоан предложила мне вернуться в Бойсе. Искушение было велико. В нашей семье не все шло гладко. Герба младшего нашли в нежелательной компании подростков, одурманивавших себя каким-то газом. Маленькая Джоан росла угрюмой, она находилась под наблюдением дерматолога, который пичкал ее антибиотиками. А старшая Джоан – молодчина – бодрилась, но и ее измучил опоясывающий лишай.

Мне пришлось задать себе нелегкие вопросы: порядочно ли я поступаю, подвергая семью такого рода испытаниям? С другой стороны, мог ли я по собственному желанию уйти с государственной службы? Один Бог знает, сколько часов я провел в размышлениях, пытаясь найти ответ. В одном, правда, у меня не было сомнений: чтобы склонить чувства и разум президента Соединенных Штатов Америки к благу, придется еще побороться. Однако Вашингтон не место для женщин и детей. И вот как-то утром за завтраком я сообщил Джоан о своем решении. Она и дети возвращаются в Бойсе. Я остаюсь и работаю до конца, то есть делаю, что должен делать. Джоан и слышать об этом не захотела.

– Герберт, мое место рядом с тобой, – сказала она. – И больше не будем об этом говорить.

Вот это женщина!

Через несколько дней мне позвонил Пол Слански из «Нью-Йорк таймс» с просьбой об интервью. Я попытался отказаться, но делать все равно было нечего.

– Мои источники сообщают, что вскоре вы окончательно переберетесь в Восточное крыло.

– Слухи. Мне и здесь хватает работы.

– Если говорить честно, мистер Вадлоу, то я слышал совсем другое.

– Да?

– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались последние несколько месяцев.