— Как-то не очень, — признавался Паша. Хотя фантастики тут нет, думал он далее. Если новые самолеты… Какой-нибудь сверхопытный экипаж… И все-таки…

— И все-таки! Что значит «абсолютная гарантия»?

— Это значит только то, что наши клиенты знают: наше воздушное судно не может пострадать. Никогда. Ни при каких обстоятельствах, — отчеканил Максим.

— Как так?! Кто может дать такую гарантию? С чего, откуда?! А если… я не знаю… ураган?

— Павлик, ты не кипятись, — с приглушенной насмешливостью осадил Максим: его учительство да тон Совинформбюро закончились. — Сам скоро все поймешь. Ты пока вот посмотри, как мы с Элечкой работаем… Да, Элечка? Дадим мальчику мастер-класс? — и непристойно гоготал.

Мастер-классов, однако же, не было. Иногда приходили клиенты: мужчины средних лет, порой с женами. Максим увивался. Мужчины заполняли бланки, отвергая предложенную ручку, получали пластиковые карты клиента, билеты здесь без этого не продавались, что было, наверное, аналогом этакого британского, этакого джентльменского клуба. Паша смотрел чуть с иронией… Мужчины, действительно, выкладывали приличные суммы, иногда это были наличные, и если случались пачки пятисоток, то они мертвенно розовели на срезе, как лучок. А пятитысячные купюры Паша видел и вовсе впервые, и роскошная блондинка Эля бесхитростно определила их как «цвет дерьма».

Вечерами все-таки уставал и плелся домой под сутулыми фонарями. Поднимался ветер, фонари мелко трясли головами в огненных снопах метели, назидательно. Звонил мобильник.

— Ты куда пропал? — нарочито дурашливо вопрошал Игорь.

— Очень много работы, — ледяным тоном отвечал Паша. Обиды его сплавились в странный клубок, он вроде обижался и на Игоря и на себя… И на Наташу?

— Заходи ко мне? Пива попьем. — Игорь срывался и на вовсе жалкую интонацию.

— Я устал сегодня. — И Паша нажимал «отбой», даже не прощаясь…

Во дворе рычала раненая «Волга», и надо было помогать выталкивать, взмокая под шарфом. Но это-то чушь. Вытаскивать себя за волосы гораздо тяжелее.

Как они познакомились? Паша любил вспоминать тот день, несмотря на промозглое осеннее моросение, под которым торчали и мокли много часов как колхозные овощи, несмотря на общее идиотство происходившего.

Активистом Паша не был. Еще в школе героически сопротивлялся, когда его пытались вытащить вперед, поручить стенгазету — для полночного колдовства с плакатными перьями — или впихнуть в запуганную, насильно согнанную команду КВН. Но на девчачьем факультете сопротивление оказалось бесполезным. Паше приходилось выходить тут и там, и на «Студенческой весне» он, обалдевший, не узнавал свой голос, а тогда — осенью четвертого курса — деканат погнал его, да и не его одного, на очередное массовое действо.

Молодежь с транспарантами мокла на площади.

Не сразу выяснилось, что собравшимся надобно изображать движение студенческих стройотрядов. Тогда в области возник бзик возрождения стройотрядов, а так как в реальности их не было (в лучшем случае — еще не было), то «учредительный съезд» на чернильной от дождика площади пришлось имитировать кому попало. Массовка собралась и бешено полоскала сырыми знаменами в лучших традициях фильма «Заговор обреченных». Гуляли фляжки и усмешки. И ждали, очень долго, неизвестно чего. Ведущий, артист драмтеатра, которого терзали — судя по мимике — непонятные страсти, тоже выдохся и уже в третий раз повторял, как Путин с заработков в стройотряде купил свой первый «запорожец». (Как будто был второй.)

Паша даже и не помнил, как завязался разговор с Наташей, симпатичной активисткой из политеха, облепленной волосами: от пакета на голову отказывалась категорически. Через полчаса они уже весело хлебали ядовитый алкогольный коктейль из баллона, кем-то щедро протянутого; через час орали вместе и фанатично, как фашисты, на разрыв гланд. Толпа разучивала и репетировала кричалки: «Энергия и труд молодых — региону» и, что звучало совсем уж чудовищно, «Вечно молода ты, область моя».

Когда наконец увалень-губернатор пошел на сцену и под это включили музыку из «Звездных войн», Павел и Наташа в хохоте просто повалились в объятия друг друга…

Потом еще шатались и умеренно пили, сначала компанией, потом уже и вдвоем…

Потом Паша чуть простыл… А когда позвонила Наташа и они встретились (и он обмирал от волнения), он удивился ее русым волосам: тогда, под дождем, они казались почти черными.

И теперь, спустя два года, увязая в воспоминаниях, он шагал по сугробам по окраине города. Здесь в основном частный сектор, серые, сцепившиеся рогами сады (а летом — зеленое море, ароматы, насекомые носятся в воздухе, и не успеешь выйти из распаренного автобуса, как в тебя что-нибудь хитиново треснется).

Наташа давно в Штатах, но Паша, конечно, не забыл дорогу к ее дому, к пятиэтажке, торчавшей, как крейсер.

Он обещал ее маме быть к двум и, похоже, не особо опаздывал.

Да, Наташа попросила. Сама заварила кашу… Ведь знала же, что уедет в Штаты (надеялась, по крайней мере), а все равно летом затеяла суетный ремонт в собственной комнате. Ну а поскольку уютная квартирка, окруженная морем яблонь и косеньких крыш, была совершенно типичным бабьим царством, помогал, конечно, он, Павел. То есть сам ремонт-то делала немая малярша. А он двигал столы, диваны, шкафы. И Наташина мама благоговейно наливала ему добавки борща. А уж как привередливо Наташа выбирала обои! Они таскались по магазинам до изнеможения, Наташа звонила маме ежеминутно, а то и фоткала образцы на телефон, чтобы переслать файломmms; маменька не могла разобраться, как файл открыть; и то была коллективная истерика.